Примкнуть штыки! - Сергей Михеенков Страница 6

– Э, нет, я люблю, чтобы – реально. А так… Фантазии… Это всё равно что во сне приснится – красавица! Всё при ней. И всё вроде – как по маслу. А проснешься – и что? Только и воспоминание, что подштанники липкие.

– Надо было её за ногу держать! – подсказал курсанту кто-то из сидевших рядом.

Все сразу зашевелились. Засмеялись. Разом заговорили, перебивая друг друга и будя последних, кто проспал и остановку в Малоярославце, и пожар в Медыни, и старика с «Георгиями», и весь этот ужас ночи, всасывающий их колонну в жуткую неизвестность, и начало беседы, которая разом захватила тех, кого события этой ночи особенно не придавили. Сержанта Смирнова любили слушать все. Добродушно усмехались и покачивали головами даже те, кого байки и прибаутки сержанта порою коробили. И тут, под шумок всеобщего оживления, кто-то хрустнул сухарём.

– Шта?! – подражая старшине, рявкнул помкомвзвода старший сержант Гаврилов. Всё это время он молча сидел справа от Воронцова, возле самого борта. Казалось, он глубоко дремал. – Сухпай жрать?! Ещё до позиций не добрались! Убрать и без моего приказания к жратве не прикасаться! Сосунки! Засранцы! А в окопах что, солому жрать будете?

Гаврилов был из фронтовиков. Отступал от самого Белостока. Их кадровый полк несколько раз пытался организовать оборону, занимал позиции, контратаковал, встречным ударом опрокидывал авангарды и колонны наступавших немцев, но потом их неминуемо обходили справа и слева, сминали и отрезали тылы, рубили фланги, и снова приходилось вырываться из окружения, бросать технику, оставлять заслоны, в которые назначались самые лучшие, самые надёжные, и которые почти никогда потом не догоняли их. О судьбе их можно было только догадываться: либо погибали в непродолжительных и ожесточённых схватках, либо попадали в плен. Соседние части зачастую отходили при первом же обстреле или нажиме немцев. Никаких сведений о возможном взаимодействии от них не поступало. Делегаты, посылаемые туда, возвращались ни с чем и ничего толком пояснить о том, что же там происходит, не могли. Ни управления, ни взаимодействия. Бардак. Паника. Драп. На переправе снаряд ударит, так народ уже по головам лезет, винтовки бросает.

– Толпились, как бараны в загоне, – сказал он однажды политруку Киселёву, когда тот в курилке спросил бывальца, почему они так долго отступали. – Парторг наш говорил, что, мол, мы его, немца, в глубину нашей земли заманиваем. До Рославля вон доманили. Теперь никак не остановим.

– Вы, товарищ старший сержант, курсантам об этом, надеюсь, – ни-ни?..

Гаврилов в ответ усмехнулся:

– Я-то – ни-ни. Моё дело – этих желторотых другому учить. Но они скоро и сами всё узнают.

– Вот и пусть узнают эту правду там, на фронте. А тут, в училище… Это не будет способствовать укреплению их морального духа. Надеюсь, вы понимаете. И ещё: никому больше об этом вообще не рассказывайте. Это – дружеский совет. Человек вы искренний, иногда излишне горячий. Курсанты вас любят, преподаватели уважают. Но среди тех и других могут быть разные люди. Понимаете? Здесь ведь не фронт…

Гаврилов снова усмехнулся.

Больше политрук ни о чём его не расспрашивал. А жаль. Рассказать-то ему было что. Только рассказов этих политрук Киселев, видимо, побаивался.

Под Минском, в очередной раз выходя из окружения, Гаврилов возглавил группу прорыва. Все офицеры были убиты. А он добрался до штабной землянки, развороченной прямым попаданием снаряда, отыскал среди тел раненого комбата и вынес его. Волок на себе километров двадцать. Ничего, вынес живого. За что и имел медаль «За отвагу». Во время прорыва сам был ранен и контужен. После госпиталя попал в запасной полк. В запасном полку ему не понравилось. Плохо кормили. На кухне повальное воровство. Завшивели. Вдобавок ко всему ночью в казарме у него спёрли сапоги – подарок комбата, которому в полевом госпитале, куда он его принёс на спине, ампутировали ногу. Комбатовы сапоги, уже подбитые железными пластинками на носках и каблуках, он через два дня нашёл. И, найдя, чуть не до смерти забил их нового владельца, ефрейтора из хозвзвода, пухлого «пончика»-хлебореза, и, как потом оказалось, напрасно, потому что хлеборез их купил «по-честному» у какого-то «жигана» из другого батальона. Тот успешно приторговывал всем, чем можно: шмотками, трофейными вещицами – в запасном полку в основном кантовались ребята бывалые, фронтовики, попавшие сюда либо из госпиталей, либо из разбитых и расформированных частей, – консервами, самогоном, и даже, поговаривали, тот кручёный шустрик с золотыми фиксами за хорошие деньги или добротные вещи мог устроить свидание с женщиной. У него, как рассказывали бывалые люди, уже имевшие с ним деликатное дело, в кармане рядом с красноармейской книжкой лежала целая колода фотокарточек, и можно было выбрать любую – помоложе, постарше, беленькую, смугленькую… У него для предоставления этого вида услуг и каморка где-то была, прямо на территории части. Одним словом, кому война, а кому мать родна.

Гаврилов, видя такое дело, начал проситься на фронт. Подал рапорт. Но вместо фронта его вызвали в санчасть, посмотрели в рот, смерили рост, загадочно постучали там, тут, что-то записали, полистали прежние записи и выдали направление – в офицерское училище. На фронте не хватало командиров взводов. Лейтенанты на войне жили недолго. Две-три хорошие атаки, и взводный – либо убит, либо, если повезло, в госпитале. Это Гаврилов знал точно. Вот так он и оказался в Подольском пехотно-пулемётном училище.

Рота, в которую его зачислили, в то время находилась в летнем лагере «Лужки» под Серпуховом. В училище ему вначале понравилось: порядок, дисциплина, всё расписано по минутам, безобразничать и неуставными делами заниматься некогда, каждое воскресенье – баня, нигде ни вошки, ни блошки, пайки в столовой большие, каша наваристая, чай горячий и не пахнет луком. Однако и тут он вскоре начал маяться. Бесконечные часы учёбы, учёбы, учёбы. Стрельба по фанерным «фашистам» и тыканье штыком набитого соломой мешка с пришитой и всегда валившейся набок «головой», пока, по его приказу, в манекен не вставили штакетину. И во всём этом должен был участвовать и он, старший сержант Гаврилов, повидавший эти манекены живыми… Но особенно не любил он книжную науку. Она давалась ему с таким трудом, что начинала болеть голова, словно возвращалась контузия. Он нервничал, ломал карандаши. Мучительно ждал конца очередного часа занятий, чтобы уйти в курилку и расстегнуть там крючок гимнастёрки, насладиться папиросой и мечтой поскорее отделаться от всей этой манной каши…

Однако учиться теории управления взводом и ротой в стрелковом бою ему пришлось недолго. «Манная каша» окончилась совершенно неожиданно. Немцы стремительно продвигались в глубь страны, к Москве. Под Ельней и Ярцевом по линии реки Десны их остановили, но, как оказалось, ненадолго. Корпуса и армии группы «Центр» сделали перегруппировку, пополнились свежими, прибывшими из Германии и Франции, дивизиями, усилились за счёт корпусов, переброшенных сюда с северных участков фронта, с Валдайских высот и Ладоги, и 30 сентября всю свою накопленную силу обрушили на оборону наших армий, прикрывавших московское, орловское, брянское, калининское направления, сразу в нескольких местах прорвали фронт и начали стремительное продвижение на восток. Танковые и моторизованные колонны за один переход покрывали десятки километров по опустевшим шоссе и большакам, не встречая почти никакого сопротивления. Иногда взвод или рота красноармейцев вставала на их пути. Бойцы, привстав из наспех отрытых окопчиков, делали несколько залпов из винтовок, одиночный пулемёт выстреливал две-три ленты. И тогда, будто изумлённая неожиданным сопротивлением, колонна останавливалась, высылала вперёд несколько танков и бронетранспортёров с пехотой. Миномёты и орудия открывали бешеный огонь. После чего танки и автоматчики проходили по дымящимся воронкам, добивали уцелевших смельчаков, забрасывали гранатами последние окопы, которые всё ещё продолжали вести огонь, подбирали раненых, оглушённых и контуженых. Из них тут же формировали колонны, и те колонны, уже не похожие на войска, которые способны держать в руках оружие и сражаться, под присмотром немногочисленного конвоя гнали в тыл. Мотоциклетные батальоны и спецподразделения авангардов, стремительно прорываясь вперёд, дерзко орудовали в ближнем тылу наших частей, захватывали мосты и армейские склады, предмостные укрепления и плотины, перекрёстки важнейших дорог и магистралей, железнодорожные станции и стрелки, которые впопыхах не успевали взорвать отступавшие, наводили панику и удерживали объекты до прихода своих танков. Так началась гигантская по своим масштабам операция, получившая в немецких штабах кодовое название «Тайфун». К Москве одновременно вдоль нескольких магистралей по сходящимся направлениям двигались 2-я, 4-я и 9-я полевые армии, а также 2-я и 4-я танковые группы. Армейская группа, которую в это время возглавлял фельдмаршал Феодор фон Бок, располагала лучшими силами вермахта, СС и охранных подразделений.