Ярость ацтека - Гэри Дженнингс Страница 6

Кроме тех, кто сознательно избирал служение Господу, услышав Его зов, на духовную стезю ступали младшие отпрыски состоятельных семей: это позволяло обеспечить им положение и карьеру, не дробя фамильное наследство. Но если бы вдруг я, бывший не только первенцем, но еще и единственным прямым наследником, принял сан, достояние рода Завала уплыло бы из моих рук и не досталось бы моим потомкам. Совершить столь решительный шаг мог лишь тот, кто ощущал неодолимое стремление послужить Всевышнему. Собственно говоря, я и сам был не прочь послужить Ему: сидя в седле, держа поводья в зубах, дымящийся пистолет в одной руке и клинок из толедской стали в другой, я бы с радостью навеки спровадил врагов Божьих в геенну огненную. Но вот молитвенник, кадило и чаша для подаяния явно предназначались не для меня. Кончилось тем, что префект семинарии выставил меня взашей за то, что я отдубасил семинариста, который обозвал меня содомитом: я живописал этому недоумку, как мне посчастливилось лишить девственности одну смазливую служаночку. Бледный, словно отбеленная простыня, этот трусливый юнец помчался прямиком к префекту с доносом, а когда почтенный начальник вознамерился меня выпороть, я выхватил кинжал из толедской стали и пригрозил оскопить его, как вола, если он только посмеет осквернить мою спину прикосновением розог.

Я добросовестно ходил на исповедь после каждого прегрешения, искренне раскаивался, бросал песеты в церковную кружку и жертвовал кошельки с золотом священнику, повторял «Аве Мария» столько раз, сколько назначал исповедник, получал, как положено, отпущение и, очистив, таким образом, душу, считал, что могу преспокойно грешить дальше. В конце концов меня отослали домой. Бруто выказал разочарование, но больше попыток оскопить меня таким манером не предпринимал.

Но, как говорится, нет худа без добра. Во время недолгого пребывания в семинарии раскрылись мои природные способности к изучению языков. И латынь, язык священников, и французский, язык культуры, я усвоил без малейшего труда, просто на слух. Точно так же, как еще раньше, в детстве, тоже на слух научился у пастухов на гасиенде языку ацтеков.

Я долго думал про дядюшку, Изабеллу и титул, а когда наконец задремал, то услышал, что в доме поднялся шум. Я выбрался из постели, вышел в коридор и увидел уже поминавшегося Хосе, выходившего из спальни моего дяди с ночным горшком.

– Что случилось? – спросил я.

– У вашего дяди нехорошо с желудком. Его рвет.

– Может, послать за доктором?

– Я предлагал, но он не хочет.

Ну что ж, решил я, дядюшке виднее: раз не хочет послать за лекарем, значит, не так уже ему и плохо. К тому же я очень обиделся на Бруто за то, что он непочтительно отозвался о моей возлюбленной Изабелле, и всерьез предположил, что, возможно, его покарал Господь. Я вернулся в постель и заснул, но той ночью меня вновь мучил кошмар, преследовавший еще с детства. В каждом из этих страшных снов я был не испанским кабальеро, а ацтекским воином, который сражался – и погибал – в кровавой битве.

Несколько лет назад, выпивая в компании пастухов у себя на гасиенде, я в шутку спросил о своих снах индейскую колдунью, и та, представьте, сказала, что это никакие не сны, а видения, посылаемые духами ацтекских воинов, которые погибли в сражениях с испанцами. Откровенно говоря, поначалу я поверил старухе, но поскольку со временем сны стали являться все реже, а потом и вовсе прекратились, приписал их более естественной причине – сильному впечатлению, которое произвели на меня в детстве многочисленные рассказы о войнах между испанцами и ацтеками.

Правда, в последнее время ночные кошмары вернулись, причем они стали еще более устрашающими, чем прежде. В эту ночь я увидел себя в Миктлане, так ацтеки называют царство мертвых, где их души, прежде чем сгинуть, обретя окончательное упокоение, должны пройти через суровые испытания в девяти преисподних.

¡Аy de mí! Меня словно толкнули в бок, и я проснулся: весь взмокший от пота, дрожа от страха, еще слыша, как рычат у моих ног своры адских псов, которые, как предупреждал духовник, однажды загонят мою почерневшую от грехов душу в вечное пламя ада. Я даже почувствовал, как языки этого пламени опаляют мою плоть. Пытаясь вернуться в сон, я метался и ворочался, но никак не мог отделаться от мыслей о страшном лае, рычании и щелкающих челюстях адских чудовищ.

Утром я встал с постели, надеясь, что адские псы остались под одеялом, но все равно чувствуя себя не в своей тарелке. Раздражения добавляло и то, что мой слуга Франсиско не только не спешил ко мне с чашкой сдобренного чили, травами и пряностями какао, но и не вынес мой ночной горшок. Я нашел этого бездельника на кухне, он стоял на полу на коленях рядом с пастухом Пабло, и оба были поглощены тем, что бросали медные монетки в глиняную плошку на другом конце комнаты.

Увидев меня, индеец принялся извиняться, отговариваясь тем, будто не знал, что я уже проснулся. Этот малый был донельзя ленив, да и вместо мозгов у него была маисовая каша, хотя его соплеменники-ацтеки, как известно, славятся своим трудолюбием.

Выходя из кухни, я приметил новую служаночку и задержался, чтобы как следует ее рассмотреть. Как и мои приятели гачупинос, я находил молоденьких индианок весьма соблазнительными, податливыми и восхитительно сладострастными.

Мне рассказывали, что ацтекские женщины не особо жалуют мужчин собственной расы, поскольку те заставляют их работать в полях целые дни напролет, даже когда они в тягости. А по вечерам, пока мужья развлекаются в компании приятелей и шлюх, индианкам приходится до поздней ночи хлопотать у печи, чтобы встретить супруга горячим ужином, да еще и напечь тортилий и прочего на завтрак, на следующий день. Мой духовник так и вовсе рассказывал, будто жизнь индейских женщин настолько тяжела, что иные из них убивают новорожденных дочерей, дабы избавить малюток от подобной участи.

Индианка смущенно и робко глянула на меня, и я нашел ее хорошенькой, а зная, что она не замужем, взял на заметку ее точеную фигурку. Но разумеется, на потом – сейчас мне предстояла встреча и paseo, прогулка, с Изабеллой.

В моей голове роились планы, как заполучить титул и Изабеллу. Однако от судьбы не уйдешь. Никто из нас не в силах встать на пути у скакуна, на котором она несется галопом, и остановить его. Все знают, сколь капризна и своенравна эта дама. Мы можем протестовать и бороться, пытаясь подчинить ее своей воле, но на самом деле это она, сеньора Фортуна, правит рулем и парусом, направляя корабли наших жизней в отчаянном плавании по бурному морю случайностей.

И все-таки я даже и не предполагал, что эта puta, эта коварная шлюха, уронит чашу весов и внезапно спустит на меня целую свору адских псов, ошалевших от жажды крови и завывающих от злобы.

У себя в комнате я умылся и обтерся губкой, после чего Франсиско помог мне облачиться в мой лучший наряд для верховой езды. На голове у меня красовалась черная широкополая шляпа с низкой плоской тульей, причем и поля, и тулья были обшиты затейливым золотым и серебряным кружевом. Я облачился в белоснежную шелковую рубашку с высоким воротом и короткую черную куртку с серебряным галуном. Кожаные чехлы, надеваемые поверх брюк для верховой езды, украшали дюжины серебряных звезд. Сапоги местного, колониального пошива, были наивысшего качества, я вообще носил лишь самую лучшую обувь. Изящно скроенные, из тонко выделанной кожи цвета корицы, с изысканным тисненым узором, они представляли собой настоящий шедевр: наверняка сапожники-индейцы трудились над такой парой не одну неделю. С моих плеч свисал, придерживаемый серебряной цепочкой и обшитый серебряным кружевом, плащ цвета воронова крыла.