Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл Страница 6

«По слуге и господин!» — думал раб, уже почувствовавший к Плациду то непреодолимое отвращение, какое является в человеке, чувствующем своего будущего врага. Говоря правду, трибун всего чаще подмечал это чувство в отважных и честных натурах.

В тот момент, когда раб удалялся, Плацид снова смерил его тем презрительным взглядом, который отмечает всех привыкших судить о людях, как о животных. У Плацида была та особенность, что на всех встречающихся ему людей он смотрел, как на орудия, которыми ему, может быть, придется воспользоваться в неопределенном будущем. Если случайно он встречал въедающуюся храбрость в солдате, особенную дальновидность в отпущеннике или даже выходящую из ряда красоту в женщине, он думал про себя, что если теперь ему и не приходится воспользоваться этими качествами, то позднее может представиться случай обратить их в свою пользу. С такой целью он отмечал их в уме и был уверен в их полезности. В настоящем случае он немного удивился тому, как это до сих пор ему еще не пришлось заметить гигантского роста раба во время своих посещений Лициния, благодаря расположению которого бретонец был освобожден от всякой унизительной службы, а, следовательно, и от непосредственного соприкосновения с его гостями. Во всяком случае, он твердо решил не терять из виду человека, так прекрасно устроенного природой для того, чтобы выдвинуться вперед в гимназии или амфитеатре. И в его душе возникло чувство жестокого удовлетворения при мысли, что, быть может, ему придется увидеть этого человека, обладающего таким крепким телосложением, в судорогах смертного боя или в конвульсиях мучительной агонии.

Помимо всего, в душе этого надменного патриция, так небрежно опершегося на подушки своей повозки, несмотря на все преимущества, какие дает положение, слава, богатство и влиятельность, шевелилась зависть к этому рабу, — зависть к его благородной скромности, физической красоте и мужественной, независимой осанке.

— Если бы, Автомедон, он до тебя дотронулся, — сказал господин, не в силах отказаться от удовольствия подразнить рассерженного юношу, державшего вожжи, — если бы он только прикоснулся к тебе пальцем, так ты не пикнул бы ни слова и я освободился бы от самого неугомонного и бесполезного из моих слуг. Ну, смотри хорошенько за этой лошадью или ты не видишь, что она запуталась в вожжах? Держи, говорю тебе, и вези меня на форум! [6]

Когда он, развалившись на своих подушках, быстро исчез из виду, Миррина снова показалась под портиком. Казалось, вовсе не видя удаляющейся повозки, она мечтательно осмотрелась кругом, затем кивнула головой, вошла в дом и, хотя по ее лицу скользнула улыбка, однако из уст ее вылетел какой-то звук, похожий на вздох.

Маленький негр, безобразнейший представитель своей расы, и, без сомнения, именно поэтому очень дорого стоивший, в утомлении стоял то на одном, то на другом колене в принужденной позе, показывавшей, насколько неприятна и скучна была ему его роль и как томительно казалось ему находиться в собственных покоях Валерии. Для ребенка его лет — а он выглядел именно самым нежным ребенком — не было неприличным быть посвященным в тайны женского туалета, а между тем выполняемая им обязанность являлась самым необходимым элементом всего дела. С искусством и стойкостью, удивительными для его лет, хотя и гримасничая, он поддерживал огромное зеркало, в котором его госпожа могла полностью созерцать все свои ослепительные прелести. Зеркало было сделано из широкой серебряной доски, отполированной до блеска и ясной, как кристалл, и окружено овальной золотой рамкой, с дорогой чеканкой, фантастическими рисунками и инкрустациями из изумрудов и других драгоценных камней. Ни одного пятнышка не видно было на его сверкающей поверхности. Специально приставленная служанка предохраняла зеркало от малейшего дуновения, которое могло бы затемнить его блеск и помрачить величественный образ того, кто сидел в настоящую минуту перед ним и выносил от рук служанок приятные пытки искусного туалета.

В зеркале отражалась высокая женщина, в расцвете своей красоты, каждое движение и каждый жест которой выдавал сильную натуру, имеющую отличное здоровье. Белая и полная шея придавала грацию и достоинство ее осанке; в широкой груди и, пожалуй, чересчур развитых плечах сказывалось больше величия Юноны, чем легкой грации Гебы. Вполне развившаяся и оформившаяся талия говорила об ее совершенной зрелости, а округлые и полные члены и удивительно красивые руки и ноги сделали бы честь Диане, до такой степени совершенна была их грация. Свежему цвету лица, сладострастной позе и томности всей ее фигуры могла бы позавидовать даже богиня, которая в золотые летние ночи, стоя на вершине горы, сторожит Эндимиона и проливает на своего спящего любимца потоки света и любви.

Строгий критик мог бы найти, что в формах Валерии обнаруживалось больше физической силы, чем позволяет совершенная женская красота, что ее мускулы были слишком рельефны и что во всей ее фигуре, несмотря на округленность линий, проглядывало что-то мужское, сказывалось слишком много мужественной силы. Может быть, тот же недостаток он нашел бы и в самом выражении ее лица. Как будто слишком много решимости было в ее небольшом орлином носе, слишком много смелости и мужественной энергии в большом, хотя и красиво очерченном рте, усеянном большими белыми зубами, которых не скрывали плотно ее полные, ярко-красные губы. И в низком, широком лбе, ровном и белом, но несколько выдающемся вперед, он увидел бы тень свойственной мужчине суровости, которую отчасти смягчали удивительно очерченные дугообразные брови и длинные шелковые ресницы, прикрывавшие ее большие, смеющиеся глаза.

Это было одно из тех лиц, на какие мужчина, а тем более ребенок, не может смотреть без предчувствия того, что в его душе скоро возникнет пылкое желание сделаться предметом ее взглядов, улыбок, одобрения и любви. Прозрачная кожа дышала здоровьем, розовые щеки отличались удивительной свежестью — показателем крайней жизненности. Серые, блестящие глаза прекрасно гармонировали с ее улыбкой, сиявшей ярким и холодным блеском, когда ее серьезное, презрительное, почти суровое лицо принимало свойственное ему выражение. Наконец, женственно-нежная масса полутемных густых волос, ниспадавших на ее шею и плечи, восхитительно обрамляла этот милый, опасный и увлекательный образ.

Помещение Валерии далеко не было недостойным той благородной красоты, таинственные обряды одеяния которой совершались в нем. Здесь можно было найти все, что только измышлено было роскошью для неги тела, все, что только открыла наука для сохранения или создания женских чар и притом в самой дорогой и изящной форме. В углу, прикрытом прозрачными занавесями самого нежного розового цвета, стояла ванна, которую можно было произвольно нагревать до желаемой температуры и в которую очаровательная хозяйка дома обыкновенно спускалась по мраморным ступенькам дважды или трижды в день. В другом углу находилась кровать из слоновой кости, убранная драпировками из стеганого ярко-красного шелка и утвержденная на массивных резных колонках из золота. На ней-то почивала Валерия, отдаваясь сновидениям, посещающим ложе тех, чья жизнь есть цепь роскошных наслаждений. На столе из кедрового дерева, имеющем форму пальмового листа и поддерживаемом одной ножкой с причудливым рисунком, горела ночная лампочка, издавая запах благовонного масла. Рядом с ней лежали восковые дощечки, на которых Валерия писала свой дневник или пригласительные записки. Стиль [7] уже откатился от них и лежал на лоснящемся паркете, как будто она не успела окончить своего дела. Благодаря своим многочисленным дверям, бесчисленным покоям, тенистым и освежающим уголкам, высоким плафонам и мозаичному паркету этот дом был достоин названия дворца. Повсюду в явном беспорядке и в изобилии были расставлены лучшие вазы, чеканные кубки, чаши из гладкого золота и прелестные статуэтки. Изо рта мраморного купидона в резервуар падала вода. Два таких же крылатых ребенка, представлявшие прелестную бронзовую группу, поддерживали жертвенник, на котором была расставлена роскошная коллекция благовонных эссенций и притираний.