Зубы дракона - Майкл Крайтон Страница 6

Джонсона окружала группа носильщиков, загружавших в вагон его громоздкое фотографическое снаряжение. Марш огляделся по сторонам и нахмурился:

– А где же ваша семья?

– В Филадельфии, сэ… профессор.

– Ваш отец не явился вас проводить?

Марш припомнил, что отец Джонсона занимается судами. Марш немногое знал о судах, но этот бизнес, без сомнения, был прибыльным и полным неблаговидных дел. На судоходстве ежедневно зарабатывались состояния.

– Отец проводил меня в Филадельфии.

– В самом деле? Большинство семей хотят лично познакомиться со мной, чтобы разобраться в сути экспедиции…

– Да, не сомневаюсь, но, видите ли, моя семья считает, что поездка сюда стала бы испытанием… для моей матери… которая не совсем одобряет.

– Ваша мать не одобряет? – Марш не смог скрыть огорчения. – Не одобряет чего? Уж конечно, не меня…

– О нет! Дело в индейцах, профессор. Она не одобряет, что я отправляюсь на Запад, потому что боится индейцев.

Марш фыркнул:

– Очевидно, она ничего обо мне не знает. Меня повсюду уважают как близкого друга краснокожих. У нас не будет никаких проблем с индейцами, обещаю.

Но Марша такая ситуация совершенно не устроила, и позже он пробормотал Беллоузу, что Джонсон «выглядит старше остальных», и мрачно намекнул, что «он, может быть, вообще не студент. И его отец занимается судоходством. Думаю, дальнейшие слова излишни».

Прозвучал гудок, студентов напоследок расцеловали, помахали им руками, и поезд отъехал от станции.

Марш устроил всех в отдельном вагоне, предоставленном не кем иным, как Командором Вандербильтом [10], теперь поседевшим и больным, лежащим в постели – ему исполнился восемьдесят один год.

Вагон был первым из множества приятных удобств, которые Марш организовал для поездки благодаря своим обширным связям в армии, правительстве и знакомству с индустриальными магнатами вроде Вандербильта.

Когда жесткий Командор был в расцвете сил – массивный, в меховом пальто, которое он носил зимой и летом, – им восхищался весь Нью-Йорк. Этот необразованный паромный мальчишка со Стейтен-Айленда, сын голландских крестьян, благодаря своим безжалостным и агрессивным инстинктам и острому нечестивому языку в конце концов начал контролировать судоходные линии от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Позже он заинтересовался железными дорогами, простирая свое могущество от Центрального вокзала в сердце Нью-Йорка до бурно разрастающегося Чикаго. Он всегда был хорош, даже в поражении; когда скрытный Джей Гулд [11] победил его в битве за контроль над железной дорогой Эри, Вандербильт объявил: «Эта война за Эри научила меня, что пинать скунса никогда не окупается». Другое его высказывание, протест, адресованный своим юристам: «Закон? Какое мне дело до закона, ведь у меня есть власть!» – сделало его легендой.

В более поздние годы Вандербильт становился все более и более эксцентричным; у него вошло в привычку общаться с ясновидцами и гипнотизерами, связываясь с мертвыми, часто по срочным делам бизнеса, и, хотя он покровительствовал крайним феминисткам, таким как Виктория Вудхулл [12], ухлестывал при этом за женщинами вчетверо младше себя самого.

Несколькими днями ранее заголовки нью-йоркской газеты возвестили: «Вандербильт умирает!» – что заставило старика подняться с постели, чтобы наорать на репортеров: «Я не умираю! Но даже если бы я умирал, мне пришлось бы найти в себе силы, чтобы запихать это оскорбление в ваши лживые глотки!»

По крайней мере так доложили журналисты, хотя все в Америке знали, что Командор выражается куда забористее.

Железнодорожный вагон Вандербильта был последним словом современности и элегантности; в нем имелись лампы Тиффани [13], фарфоровые и хрустальные приборы, а еще искусно сделанные спальные места, изобретенные Джорджем Пульманом [14].

К тому времени Джонсон познакомился с остальными студентами и отметил в своем дневнике, что они «слегка нудные и избалованные, но в общем и в целом стремятся на поиски приключений. Однако у всех нас есть общий страх – страх перед профессором Маршем».

Глядя, как Марш с начальственным видом шагает по вагону, то опускаясь на обитые плюшем сиденья, чтобы выкурить сигару, то щелкая пальцами, чтобы слуга принес ему напиток со льдом, становилось ясно, что он считает себя полностью подходящим для такой обстановки.

Газеты и в самом деле иногда упоминали о нем как о «бароне костей», точно так же, как Карнеги был бароном стали, а Рокфеллер – нефтяным бароном. Как и эти великие личности, Марш сам добился успеха. Сын нью-йоркского фермера, он рано продемонстрировал интерес к окаменелостям и учебе. Несмотря на насмешки семьи, он поступил в Академию Филлипса в Эндовере, окончив ее в двадцать девять лет с высокими наградами и прозвищем Папочка Марш. Из Эндовера он отправился в Йель, а из Йеля – в Англию, чтобы умолять о поддержке своего дядю-филантропа Джорджа Пибоди. Дядя восхищался ученостью во всех ее проявлениях, и ему приятно было видеть, что член его семьи занимается наукой. Он дал Гофониилу Маршу средства для основания музея Пибоди в Йеле. Единственная каверза заключалась в том, что позже Пибоди дал такую же сумму Гарварду на основание там другого музея Пибоди. Это произошло потому, что Марш поддерживал дарвинизм, а Джордж Пибоди не одобрял подобных атеистических воззрений. Гарвард был домом Луи Агассиса, выдающегося профессора зоологии, выступавшего против идей Дарвина, а потому – твердыней антиэволюционистов. Пибоди почувствовал, что Гарвард будет полезным нейтрализующим средством против эксцессов его племянника.

Все это Джонсон узнал из беседы, которая шепотом велась в покачивающемся пульмановском вагоне, прежде чем возбужденные студенты отошли ко сну.

К утру они были в Рочестере, к полудню – в Буффало, предвкушая зрелище Ниагарского водопада. К сожалению, единственный беглый взгляд на водопад с моста на некотором расстоянии ниже по течению их разочаровал. Но разочарование быстро исчезло, когда им сообщили, что профессор Марш ожидает их всех в своем личном купе – немедленно.

Марш кинул взгляд направо и налево по коридору, закрыл дверь и запер ее изнутри. Хотя день был теплым, он закрыл все окна и запер их тоже. Только после этого он повернулся к двенадцати ожидающим студентам.