Девочка по имени Зверек - Маргарита Разенкова Страница 60

Ни о чем не думай! Хорошо сказано! Но не для нее! Слишком много мыслей роилось в ее измученном сознании, чтобы она так запросто, разом, могла вытолкать прочь их все. Шакира не могла понять ни господина, ни саму себя, ни то, как теперь себя вести. А это было очень, очень важно!

Взошла Луна. Ночь полнолуния. Все спят, и лишь Шакира мечется в своей постели, устало-потрясенно пытаясь переосмыслить события последних дней. И свои чувства. У нее было слишком мало опыта, чтобы сделать правильные выводы. Как теперь себя вести – это, конечно, важно. Но еще – обида и возмущение: ее били! Он бил ее плеткой!

Ей хотелось то броситься к ногам хозяина и умолять, уверять его, что она будет покорной и ласковой, то найти где-нибудь нож и со всей силы ударить его прямо в сердце! Да-да, именно так – прямо в сердце! И – будь что будет! Или вот что: она пойдет в его покои прямо сейчас, среди ночи (она отчего-то была уверена, что это ей удастся), и выскажет ему в лицо все, что она думает! А бить себя она больше не даст! Она и сама может его ударить – по его красивым губам, по щеке… О, как бы она отхлестала его!

Эта последняя мысль понравилась Шакире и чрезвычайно заинтриговала ее. Страха быть разоблаченной и наказанной (а может быть, даже казненной!) не было! Или недоумение о себе самой было значительнее сильнее страха? И Шакира встала как в бреду с постели, пересчитала спящих подружек – все здесь! Значит, хозяин сегодня один! В одной тонкой рубашке и не надевая туфель, чтобы не слышно было шагов, она босиком вышла в галерею, ведущую на мужскую половину.

Ангел ли мести распростер свое крыло над нею, полнолуние ли притупило бдительность стражи или были еще какие-нибудь особые обстоятельства в эту ночь, но никто ее не остановил до самых покоев господина.

Что она сделает, когда увидит хозяина, Шакира не знала, но то, что вело ее, не давало ей задуматься об этом! Она слышала лишь стук своего сердца и оглушительный гул собственных мыслей: «Он не должен был так поступать со мной! Не должен был! И пусть заберет обратно свои подарки!» И даже когда на пороге покоев господина Фархада дорогу ей заступил главный евнух, это ее не смутило.

– Я знал, что ты придешь сюда! – почти беззвучно зловещим шепотом произнес Хафиз, не давая ей сделать ни шагу дальше.

– Пусти! – Она совершенно не испугалась.

– И что ты сделаешь?! Это безумие!

– Тем быстрее все кончится!!! Пусти!

И тут Хафиз отступил. Почему? Кто мог бы объяснить?

…В спальне было бы совершенно темно, если б не маленькая лампа у изголовья постели. Шаг в глубину спальни – что-то с тихим скрипом попало под ноги: отброшенная господином плетка так и валялась с утра на прежнем месте. Шакира машинально подобрала ее и нервно зажала в руке. Чувства перепутались в клубок: обида, страх, отчаяние, решимость…

Приблизилась к постели. Шелковые простыни, едва освещенные маленькой робкой лампой, откинутый балдахин, мягкий шорох ветерка в занавесях окон… Господин, спокойно раскинувшись на спине, спит, ни о чем не подозревая, едва прикрывшись покрывалом. Тонкие гордые черты обращенного к Шакире лица безмятежны и чуть грустны. Под длинными ресницами спит, укрощен до утра, пламенный мятежный дух аль-Джали.

Она чуть не заплакала: «Не могу ничего сделать! Я не могу поднять на него руку! О, Аллах, я сойду с ума!» Она стояла над спящим господином довольно долго и вдруг подумала о том, что никто, даже он сам, никогда не узнает, если она позволит себе поцеловать его сейчас. Да, именно это ей и хочется сделать! Прямо сейчас! Только сейчас!

На его груди туманно мерцал в лунном свете золотой медальон-полумесяц на тонкой цепочке. Шакира осторожно, прислушиваясь к малейшему шороху, к собственному дыханию, к дыханию господина, к своим чувствам, склонилась и поцеловала полумесяц. Медальон оказался теплым – видимо, нагрелся на его груди. Господин даже не шевельнулся. Это вдохновило ее, и она близко-близко взглянула в его лицо – он дышал настолько тихо, что его дыхание сливалось со звуками ночи. Она медленно коснулась губами его лба (он показался ей горячим), родинки на щеке у самого глаза и, немного еще помедлив, тонких губ. Едва-едва изменилось его дыхание, чуть дрогнули во сне уголки рта. Во сне ли?! У Шакиры заколотилось сердце! Нет, показалось – он спит. Склонилась к губам еще раз, и еще, вдохнула-вобрала в себя его дыхание, запах кожи…

И только хотела бесшумно удалиться, как внезапно господин вздохнул и произнес задумчиво и лениво:

– Подумать только, как приятно! А ведь буквально пять минут назад я мог прирезать ее, не разобрав в темноте!

Шакира почувствовала у самого сердца ледяное острие его кинжала и, закричав от ужаса, отшатнулась. А господин сел на постели и, видя ее страх, со смехом убрал оружие под подушку.

– Я воин, птичка. Воин! А ты подумала, что сможешь подкрасться ко мне незаметно? Зачем ты здесь?

Шакира размышляла недолго:

– Я хотела убить тебя!

– Убить? Как? Испепелить взглядом, отравить поцелуем? – он раскатисто захохотал. – Ты же целовала меня!

Она вспомнила, что до сих пор держит в запотевшей руке его плетку, и протянула ее господину, с отчаянной злостью глядя ему в глаза: «Ах, так?! Что ж, накажи меня за это!»

Взлетели вверх брови, плеснуло в бездонных глазах удивление:

– Ах, птичка! Бесстрашная моя птичка!

Но господин был доволен – она видела это! Он схватил ее за плечи и рывком приблизил к себе:

– Смотри мне в глаза и не смей врать: зачем ты пришла?!

«Зачем?! – жарко билось в ее душе. – Ты же сам уже давно все понял! И понял раньше меня! Зачем же спрашивать?!» А вслух, изо всех сил стараясь выглядеть невозмутимой, невинным голосом прошептала:

– В твоих покоях дивно пахнет, мой господин…

– Маленькое лживое чудовище!

Все? Нет, он не оттолкнул, не отпустил, а, наоборот, притянул ее к себе совсем близко. «Я умру сейчас!» – сердце вот-вот разорвется.

– Шакира, детка! Да сдайся же наконец! Ты сопротивляешься, как крепость! Ты измучила и себя, и меня! Не мучай больше никого – признайся, Шакира, что уже давно любишь меня! – Он все ближе и ближе притягивал ее к себе, пока не коснулся горячими губами уха. – Ну же!!!

– Да…

– Да?!

– Да!!!

– Ну, вот…

– Да, – упрямо перебила она, – у тебя ведь такой острый кинжал, мой господин! Я не смею перечить!

Он оттолкнул ее от себя, а его голос взорвался ударом грома:

– Хафиз!!!

Вошел бесстрастный, как всегда, Хафиз. От сквозняка погасла лампа в изголовье постели господина и мигнула другая – в руках вошедшего. Главный евнух стал неторопясь деловито ее поправлять. Двое мужчин являли собой в эту минуту разительный контраст человеческих эмоций: один пылал гневом, так что трепетали тонкие ноздри и дрожали губы, другой – совершенно мирно занимался лампой.