Викинг. Побратимы Меча - Тим Северин Страница 61

— А эта женщина на хуторе? Мне сказали, ты ее изнасиловал.

Греттир, уставившись в землю, пробормотал:

— Не знаю, что на меня нашло. Это было черное бешенство, — не то, чем я горжусь. Порой мне кажется, когда живешь, как зверь, на которого ведут охоту, сам становишься зверем. Живя слишком долго вне человечества, теряешь человеческие навыки.

— А твой брат Иллуги? Почему бы тебе не отослать его отсюда? Он не должен быть связан с твой судьбой.

— Я сто раз пытался уговорить Иллуги вернуться домой, — ответил Греттир, — но он слишком похож на меня. Он упрям. Для него мое изгнанничество — предмет его личной гордости. Никто не может указывать ему или его родичам, что им должно делать — у него чрезмерное понятие о родственном долге. Так нас воспитывали. Даже моя мать не хочет, чтобы я сдался. Когда мы с Иллуги прощались с ней перед тем, как отправиться сюда, она сказала, что не надеется увидеть нас в живых, но довольна тем, что мы встали на защиту доброго имени нашей семьи.

— А Глам? — спросил я. — Он-то здесь при чем? По мне, так это просто-напросто ленивый мужлан, шут.

— Мы встретили Глама по дороге на этот остров, — сказал Греттир. — Случайно. А Глам, он — никто. У него нет ни дома, ни земли. Ничего. Он забавный, и его общество может развлечь. Он сам вызвался поехать на остров с нами, и пока сам не решит уехать, пусть остается. Он старается быть полезным, собирает дрова, помогает вытаскивать лестницы, ловит рыбу, и все время у нас на глазах.

— Ты не боишься, что Глам в надежде на награду может попытаться напасть на тебя, как тот, Рыжебородый?

— Нет. Глам не таков. Слишком ленив, слишком слаб. Не охотник за наградой.

— Однако в нем что-то есть — что-то предвещающее беду, — заметил я. — Не могу сказать, что именно, но был бы рад, когда бы ты отослал его.

— Может статься, и отошлю. Но не сейчас.

— А может статься, все переменится к лучшему, — предположил я. — Я слышал его слова, мол, с человека, прожившего и выжившего в изгнании два десятка зим, приговор снимается. Тебе до этого срока осталась всего пара зим.

— Не думаю, — мрачно ответил Греттир. — Прежде того непременно что-то случится. Моя судьба ужасна, и враги никогда от меня не отступятся. Моя слава и награда за мою голову или поимку означают, что немало найдется желающих, если не схватить, так убить меня.

Его предчувствия оправдались ранней весной. В это время года окрестные хуторяне всегда привозили своих овец на Дрангей и оставляли пастись на все лето. Это их подтолкнуло под водительством Торбьерна Крючка измыслить способ, как можно вернуть себе остров. Некий молодой человек из Норвегии по имени Херинг приехал в эти края. Как и все остальные, он вскоре узнал о Греттире, живущем на острове Дрангей, и об огромной награде, предложенной за его голову. Он встретился с Крючком и сказал ему, что он мастер лазать по скалам. Он похвастался, что нет такого утеса, на который он не мог бы взобраться при помощи одних рук и без веревок. И предложил следующее: коль скоро его высадят на Дрангей незаметно для Греттира, он застанет изгоя врасплох и либо убьет его, либо ранит так сильно, что остальные смогут взять остров натиском. Торбьерн Крючок был хитер. Он измыслил наилучший способ подойти к Дрангею, не всполошив при этом Греттира — приплыть в открытую на большой десятивесельной лодке с грузом из живых овец. С лодки он позовет Греттира, попросит разрешения высадить скотину. Крючок рассчитывал, что Греттир согласится, потому что от прежнего стада на острове уже ничего не осталось. Тем временем Херинг взберется на утес с противоположной стороны Дрангея и подкрадется к Греттиру сзади.

Мы с Греттиром догадались об уловке Крючка только после того, как она провалилась, и мы чудом избежали гибели. Десятивесельную лодку, плывущую по фьорду, мы заметили издали и следили за ее медленным приближением. Вскоре стало видно, что в лодке четверо либо пятеро человек и дюжина овец. А этого Херинга видно не было. Он, наверное, сидел пригнувшись, спрятавшись среди животных. Крючок сидел на кормовом весле и правил к тому месту, у подножия лестницы, ведущей на вершину. Но подходил он как-то странно, а мы на это не обратили внимания. На какое-то время лодка, огибая остров, подошла так близко к утесам, что сверху ее никак нельзя было видеть. Должно быть, как раз в это время Херинг, скользнув за борт, и поплыл к берегу. А лодка тут же вновь показалась, гребцы осушили весла, и Крючок крикнул Греттиру, мол, не позволит ли Греттир оставить овец на выпас. Греттир отозвался, начались переговоры. Так Греттира, обычно столь осторожного, одурачили. Он предупредил Крючка, что коль скоро кто-то попробует взлезть по лестницам, верхняя сразу будет убрана. Тем временем, нарочито мешкая, люди в лодке начали готовить овец к подъему.

Тем же временем Херинг, невидимый для нас, стоявших наверху, стал подниматься. Молодой этот человек медленно, лицом к утесу, забирался по крутизне, по которой никто даже и не пытался взлезть и даже представить себе не мог, что такое возможно. То был человек, как ни гляди, необыкновенной ловкости. Один, без всякой помощи он умел найти, за что зацепиться, то здесь, то там. Он поднимался наверх мимо выступов с гнездами морских птиц. Порою скала выступала так, что Херингу приходилось висеть на пальцах, ища, за что схватиться, и он карабкался, как паук. На ноги же, чтобы не скользили, надел он только толстые шерстяные носки, намочив их, чтобы они лучше цеплялись.

Я знаю о мокрых носках, потому что первым увидел Херинга, когда тот выполз наверх через край утеса. Старый серый баран насторожил меня. Греттир, Иллуги и Глам стояли у вершины лестницы, глядя вниз на Крючка и его товарищей-хуторян, обсуждая высадку овец. И ничего вокруг не видели. Я же умышленно держался подальше от края, так, чтобы остаться незамеченным. Никто, кроме хуторянина, привезшего меня на Дрангей, не знал, что я нахожусь на острове, и это оказалось правильно — хранить мое присутствие в тайне. Вот я и заметил какое-то движение среди овец, пасущихся у края утеса напротив того места, где стоял Греттир. Животные подняли головы и замерли, глядя куда-то. Они явно встревожились, и я видел, как они напряглись, словно собрались пуститься наутек. Один только старый серый баран уверенно потрусил вперед, словно ждал, что его приласкают. Тут я и заметил руку, высунувшуюся из-за края утеса, словно из бездны, и рука та шарила вокруг, пока не нашла, за что ухватиться. Потом появилась голова Херинга. Медленно, очень медленно одолевал он край утеса, пока не распластался лицом вниз на траве. Тогда-то я и увидел мокрые носки, а еще — оружие, маленькую секиру, кожаным ремнем привязанную на спине, чтобы не мешала при подъеме.

Я тихонько свистнул, предупреждая остальных. Греттир и Иллуги оба оглянулись и сразу же заметили опасность. Пока Херинг вставал на ноги, Греттир что-то сказал Иллуги, и тогда младший повернулся и пошел на уже выбившегося из сил Херинга. А старший брат остался на месте, на тот случай, если понадобится его силища, чтобы с помощью Глама поднять деревянную лестницу.

Бедняга Херинг. Мне стало его жалко. Этот невероятный подъем по обрыву истощил все его силы, а вместо одних только Греттира и Иллуги, против него оказалось четверо, да застать их врасплох не получилось. Он отвязал секиру. Наверное, он был прекрасным скалолазом, но воином неопытным. Секиру он держал некрепко, Иллуги ударил мечом и выбил оружие у него из рук.