Последняя из амазонок - Стивен Прессфилд Страница 64

Начальник боевых машин Тесея, прижившийся в Афинах фракиец по имени Олорус подсчитал, что со всех сорока семи площадок для метательных машин можно осыпать врага тридцатью тоннами камней в минуту, действуя на расстоянии от пятидесяти пяти до восьмидесяти пяти локтей. Правда, возможность использования баллист предусматривалась лишь в крайнем случае, поскольку камни неминуемо обрушились бы на жилища внутреннего города.

С вершины холма я углядел в подразделении («ветке», как называли такой отряд амазонки), разместившемся в предместье южнее Козла, Селену и попытался окликнуть её. Я был рад возможности вновь увидеть возлюбленную, несмотря на то что наши народы оказались врагами и она, похоже, всецело разделяла враждебные намерения своих соотечественников. Не сомневаясь в том, что она выжгла из своего сердца все нежные чувства ко мне, я, поверьте, всё же полагал, что смог бы справиться с этим, если бы мне только выпала возможность встретиться и поговорить с ней.

Что же до моих собственных чувств, то они лишь усилились. Я любил Селену всем сердцем, любил даже сильнее, чем в Амазонии. Было ли это безумием? Точно я знал только одно: недуг, тяготивший меня на протяжении двух лет с момента нашего возвращения с Амазонского моря, рассеялся словно по волшебству, стоило мне увидеть — даже не мою любимую, но всего лишь войско её соотечественниц. Жизнь вернулась ко мне! И в то же время я полностью отдавал себе отчёт в том, что именно соплеменницы Селены и намерены лишить меня этой самой жизни.

Сама Селена, как и все амазонки, с величайшим воодушевлением занималась уничтожением городских предместий. Занимая квартал за кварталом, усадьбу за усадьбу, они сравнивали их с землёй. Самый вид наших жилищ, похожих, с точки зрения кочевников, на курятники или кроличьи садки, вызывал у них отвращение. Они считали их рассадниками заразы и уничтожали без малейшего сожаления. В то время как скифов больше интересовала добыча, дочери Ареса, похоже, задались целью не оставить от ненавистного им города камня на камне. Они не только сносили дома и хозяйственные постройки, но разбивали фонтаны и выворачивали камни из мостовых. Замечу, что разорением окрестностей Афин они не ограничивались. Селена отлучалась на десять дней и, как я узнал позднее, приняла участие в битве при Херонее, на реке Гемон близ Фив. В Фессалии отряды Титании перебили несколько сотен лучших бойцов противника, отпрысков знатнейших семей. Орда под водительством Ипполиты и Скайлеи опустошила Пелопоннес от Истма до Патр. В Нисе они захватили оба порта, Нис и Кенхры, а также Трезен, Сикион и Охромей. Они овладели всем Коринфом, за исключением Акрокоринфа, городской цитадели.

Амазонки не склонны к грабежу. Золото и рабы их не интересуют, а из всей возможной добычи наибольшую ценность в их глазах представляют лошади. Амазонки владеют такими табунами, что ни у одного народа Эллады не нашлось бы для них пастбищ. Не сыскалось бы их и в Аттике. Из Фив Селена вернулась с шестью новыми животными, и её табун составлял шестнадцать голов. У других воительниц было ещё больше. Их тысячами перегоняли на пастбища Марафона и Фрии или на север, на равнины Беотии. Тучи пыли застилали долины; Илисс, Кефис и полноводный Эридан превратились в тоненькие ручейки. Рыночную площадь они сделали ипподромом.

Все ближние городки и усадьбы были заняты воинами. По ночам огни их костров покрывали и Рыночный холм, и холм Ареса, и холм Нимф, и Пникс, и холм Всадников. Мы стояли напротив, на холме Муз и горе Ардетт, всё ещё удерживая Некрополь, восточную Мелиту и весь квартал Итония.

На этой ранней стадии осады основная часть афинских сил оставалась во внешнем городе. Коновязи всадников находились на южном склоне холма Муз, а также перед Палладием и Ионием. Поразительно, но боевой дух защитников оставался на высоте. Теперь, когда женщин и детей Афин благополучно переправили в Эвбею, мужчины настроились на выполнение долга.

Благотворное равенство способствовало сплочению, ибо знатные всадники бок о бок с ополченцами из городской бедноты выполняли одну и ту же работу: чинили укрепления. Все расчищали место перед наружной стеной и, сгибаясь под тяжестью камней, по нескончаемым Трёмстам ступеням затаскивали их на Акрополь, чтобы пополнить запас метательных снарядов для боевых машин. В наряды на работу отряды заступали посменно: один сменялся другим каждые два часа. Трудились все, включая самого царя.

Однажды в рабочий полдень, дней через двадцать после начала вторжения, посланец Антиопы передал мне приглашение явиться к ней. Он обратился ко мне после того, как я в сотый раз затащил свою ношу на самый верх.

— В следующий раз позови меня, пока я внизу, — буркнул я.

Парень провёл меня в царский дворец, высившийся на южном склоне скалы (за наклонный цоколь это сооружение называли Кривым Чертогом). Воду приходилось экономить, и возможности смыть пыль не было, поэтому у входа в покои царицы слуга обмёл мою одежду и умастил мои волосы маслом.

Царица приняла меня в детской, которая находилась высоко наверху, на открытой галерее, ограждённой с двух сторон парапетом и защищённой от солнца навесом из парусины. Стоял летний полдень, но здесь, благодаря ветру и тени, было прохладно.

Оттуда открывался вид одновременно на Ардетт и на Девять Врат. На двух стенах красовались изображения дельфинов, а пол был выложен плиткой, имевшей вид песчаного морского дна с лежащими на нём морскими крокусами и морскими звёздами. Работа была столь искусна, что могло создаться впечатление, будто ты и вправду ступаешь по океанскому дну. Воистину, детская во дворце производила превосходное впечатление.

Когда я вошёл, Антиопа отпустила двух воинов, являвшихся, как мне вспомнилось, конными гонцами, которые служили как царю, так и высшему совету.

— Добро пожаловать, друг равнин, — приветствовала меня царица. — Заходи, Дамон. Прости, что до сих пор у меня не находилось для тебя времени. Присаживайся.

Жестом она указала на лавчонку, по размерам вполне подходившую для детской, но никак не для меня. Больше, однако, присесть было некуда, если не считать деревянной лошадки-качалки и барабана с изображённым на нём улыбающимся солнышком.

— Не стесняйся, — пошутила Антиопа. — Придворным и сановникам случалось усаживаться и на этого жеребёнка. Мы в детской, а тут не пристало чваниться.

Красота нашей царицы поражала меня всегда, но на сей раз я приметил на её лице выражение, какого не видел никогда: скорбь. Антиопа походила на эллинскую аллегорию Скорбящей Матери. Видимо, моё чувство не укрылось от неё, ибо мне был задан вопрос: помню ли я амазонский обычай «двух кошек»?

— Считается, что в сезон Сбора две кошки, чёрная и белая, правят попеременно и женщина в день Уллы — совсем не та личность, что в день Наруллы.

Она улыбнулась.

— В вашей стране я стала другой кошкой.

— Какой? — в шутку спросил я, но Антиопа, к моему удивлению, восприняла этот вопрос серьёзно:

— Трудно сказать. Я больше не та, кем была, но ещё не стала той, кем должна стать.

Поднявшись со своей скамьи, царица мягко отняла от груди спелёнутого младенца.