Гиблое место - Сергей Шхиян Страница 69

— Так это я лекарь.

— Так он же потерялся, а ты вот он! — усомнился он.

— Я и потерялся, а теперь возвращаюсь, да, видишь, занедужил. Ты не сомневайся, я тебе за труды две деньги дам, — посулил я, в подтверждении покопался в карманах и выудил оттуда две мелкие монетки.

— Я б со всей душой, да как от тебя зараза? Сам же говоришь, что недужный…

— Я не так болен, не нутром, а ногами. От ног заразы не бывает.

— Сомнительно мне все-таки, — попытался еще посомневаться нерешительный крестьянин.

— Помоги лучше с лошади слезть, — попросил я и начал сползать с седла.

Крестьянину ничего не оставалось, когда я начал падать с лошади, как помочь. Дальше дело пошло быстрее, мужик разостлал сено в телеге, и я, наконец, смог лечь и вытянуть ноги. Правильно говорят, что все познается в сравнении. Теперь лежа, с надеждой на спасение, даже боль в паху стала казаться не такой мерзкой. Мужик, пока я устраивался, привязал моего одра к задку телеги, и мы безотлагательно тронулись в путь.

Телега скрипела несмазанными осями, крестьянин, видимо, соскучившись по общению, начал неторопливо пересказывать мне всю свою жизнь, а я впал в полудрему.

Когда мы, наконец, доехали до Коровино, был совсем темно. Возница без спроса подъехал к господскому дому. Никакого караула выставлено не было, и крестьянину пришлось долго стучать кнутовищем в двери, пока бдительные ополченцы соизволили проснуться.

— Кого еще несет на ночь глядя? — спросил из-за двери знакомый голос, и здоровяк Ефим вышел на крыльцо.

— Лекаря привез, — смущенно сообщил крестьянин.

— Какого еще лекаря? — начал было переспрашивать Ефим, но я окликнул его по имени, и он, издав радостный возглас, бросился к телеге.

— Ты, что ль, боярин! А мы завтра всю округу поднимаем, тебя по лесам искать. Минич пошел к Гривову, его парнишку пытать, куда он тебя завел.

— Помоги вылезти, — попросил я. — У меня ноги повреждены.

— Это мы завсегда с радостью.

Ефим подхватил меня на руки и легко вынул из телеги.

— Сам пойдешь или отнести? — спросил он, излучая неподдельную радость.

— Сам, — ответил я, чтобы не растерять авторитета. — Возьми, что обещано, — сказал я вознице и расплатился с ним за провоз.

— Премного вами благодарны, — сказал он, кланяясь, и тут же полез на облучок.

Я же, расставляя ноги циркулем, побрел к крыльцу.

— Да чего ж сам-то, — закричал Ефим, видя, как я иду, и без спроса поднял меня на руки и отнес в горницу.

Отбиваться я не стал. Ефим опустил меня на лавку и помог лечь.

— Где это тебя, боярин, ноги так побить угораздило?

— Места нужно знать, — неопределенно ответил я.

— Боярыню-матушку позвать?

— Она что, здесь?

— Утром приехала, по детям тоскует.

— Позови.

Ефим ушел, а я расслабился и занялся самолечением. Натальи Георгиевны долго не было. Наконец она вошла, полностью одетая, с покрытой головой.

— Здравствуйте вам, Алексей Григорьевич, — произнесла Морозова, как говорится, по писаному, и низко поклонилась, коснувшись правой рукой пола — по-ученому. Потом спросила с несдержанной тревогой:

— Где дети?

— Здравствуй, Наташа, — просто поздоровался я. — Извини, но до детей я не смог добраться. Здесь все справляли пасху, а сам я их не нашел, заблудился в лесу — еле выбрался.

— Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! — произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. — Господь все видит и карает!

— Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!

— Правду говоришь?

— Конечно, правду!

— Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!

— Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.

— Больше греха не допущу, — тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. — Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!

Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.

— Давай лучше завтра поговорим! — взмолился я. — Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?

— В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье — слезы лить да детей растить.

— Давай об этом поговорим завтра, — попросил я.

— Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.

— Наташа! — позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.

Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.

— Нашелся! — радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. — А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.

— Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?

— Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?

— Занедужил, да еще и голоден… Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.

— Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.

— Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!

— Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!

— Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!

— Так они неполные были…

— По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!

— Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?

— Потом расскажу.

Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.

Состояние покоя и самоэнергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.

— Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!

— Почему нет караульных? — продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. — Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?