Флэшмен под каблуком - Джордж Макдональд Фрейзер Страница 69

У меня захватило дух – я, конечно, не знал, чего ждать, но это было совсем не похоже на то, что ожидаешь увидеть в стране примитивных ниггеров. Перед нами расстилался огромный город – мили две в диаметре – с настоящими домами, обнесенный стеной и окруженный лесом, а на вершине возвышающегося над ним холма расположился огромный деревянный дворец в четыре этажа, сбоку к которому прилепилось здание, сделанное словно из зеркал, так ярко блестело оно в свете солнца. Я вглядывался, пока почти не ослеп, но так и не понял, что это. Но вокруг были и другие чудеса – по мере того, как мы шли по равнине, усеянной хижинами и полной селян, меня все сильнее охватывало ощущение, что я грежу, ибо до меня доносились отдаленные звуки военного оркестра, исполняющего – топорно, но вполне узнаваемо – марш «Молодая майская луна»! [109] И тут, глазам не поверите, выходит полк, одетый по всей форме: красные мундиры, кивера, ружья на плече, штыки примкнуты, но каждый солдат – чернее самого сатаны. Я смотрел, разинув рот: они шли колонной, выкатив грудь, и смотрелись ч-ски хорошо, а во главе – Б-же правый! – ехали верхом с полдюжины офицеров, одетых на арабский или турецкий манер. Больше меня удивить было нечем: когда в двух задрапированных бархатом седанах мимо нас пронесли чернокожих дам в нарядах, достойных императрицы и в шляпах с перьями, я даже бровью не повел. Они, как и остальная толпа, двигались вдоль городской черты, туда же вели охранники и нас, так что нам пришлось огибать крепостную стену, пока мы не оказались перед естественным углублением в виде амфитеатра, над которым нависал высокий утес – он назывался Амбухипутси, и нет в целом свете места более проклятого.

Склоны под утесом были усеяны людьми: тут собралось с четверть миллиона человек – никогда не доводилось мне видеть более представительного собрания. Все это черномазое общество не спускало глаз с подножья утеса; стражи подвели нас поближе и с ухмылкой указали вниз. Глядя поверх людского моря, я увидел, что свободное пространство изрыто узкими ямами, в которых находится по нескольку десятков человек, привязанных к шестам. У края каждой ямы на огне стоял огромный котел, и в тот самый момент, как мы подошли, зазвенел большой гонг, оглушительный гул толпы стих, и шайка черных демонов стала медленно-медленно наклонять первый из котлов. Тем временем бедолаги в ямах вопили и корчились; кипяток выплеснулся через край – сначала тонкой струйкой, потом настоящим водопадом, и яма заполнилась густым паром, укрывшим ее от наших глаз. Когда он рассеялся, я, к ужасу своему, увидел, что воды в канаве только по пояс – жертвы варились в ней заживо, а зрители орали и улюлюкали, наполняя нестерпимым шумом этот театр смерти. Ям было шесть; они наполняли их одну за другой.

Как понимаете, это было главное представление. После него на вершину утеса – футов триста высоты – вывели более везучих осужденных. Их сбрасывали. И пока размахивающее конечностями тело летело вниз, толпа сопровождала его громким свистом, а при ударе о землю издавала могучий вой. Особенное оживление вызвал случай, когда один из казненных свалился во все еще парящую яму с кипятком и свисающими с шестов скрюченными фигурами. Эти мерзавцы не могли даже, кстати сказать, просто сбросить бедняг с утеса: сначала их подвешивали на веревках, чтобы зрители успели хорошенько все рассмотреть, а потом ударом ножа отправляли вниз.

Я не хочу делать комментарии. Пока я наблюдал за этим жутким спектаклем, в моих ушах звучал голос моего маленького приятеля из Ньюгейта: «Интересно, не правда ли?» И снова передо мной возникли оскаленные морды из «Сороки и Пня». Сдается мне, несильно отличались они от лиц их языческих собратьев. И если вы скажете, что повесить – вовсе не одно и то же, что сварить в кипятке, сжечь, сбросить с утеса, засечь, распилить, пронзить или закопать заживо (все это я наблюдал у Амбухипутси) – отвечу только одно: если бы подобные зрелища устраивались в Англии, то шли бы под разрядом «только стоячие места», как на спектаклях с аншлагом.

Впрочем, если от описания подобных зверств вас мутит [110], ограничусь клятвой, что всему был свидетелем лично, и все ваши беспокойства покажутся ничем в сравнении с тем расстройством чувств, в котором пребывал бедный старина Флэши, когда нас погнали прочь от места казни – готов поклясться, что мы задержались там только потому, что стражи не хотели пропустить представление – и провели через массивные ворота в собственно город Антан. Название его означает, кстати, «Город тысячи городов», и при близком рассмотрении он оказался таким же впечатляющим, как издали. Чистые широкие улицы были застроены ровными линиями деревянных домов (по закону строить разрешалось исключительно из дерева), подчас двух– или трехэтажными, и как бы ни был я потрясен и измотан, не мог не подивиться духу богатства, витавшему над этим местом. Полные товаров лавки, тенистые улицы, прилично одетый люд спешит по своим делам, резного дерева раскрашенные седаны развозят тех, кто повыше рангом – кое-кто в европейских тряпках, другие в шикарных саронгах или ламбах из цветного шелка. Как увязать все это воедино: с одной стороны, ужасы, которые я только что наблюдал, а с другой – этот приятный, цивилизованный город, по которому, однако, пинками и плетями гонят капитана Гарри Флэшмена и его друзей, и никого это совершенно не волнует. Да, еще: у каждого дома наличествовал европейский громоотвод.

На ночь нас заперли в просторном, сравнительно чистом сарае, сняли оковы и в первый раз за неделю прилично покормили: острое баранье жаркое, хлеб, сыр и, разумеется, их трек – тая рисовая вода. Мы набросились на еду, словно волки: дюжина грязных ниггеров хлебающих из мисок, и один английский джентльмен, поглощающий пищу с утонченным наслаждением. Но если для моего страдающего, измученного тела наступило облегчение, то с духом дело обстояло хуже – казалось, кошмар этот будет длиться вечно, и он был невыносим, немыслим. Но у меня нет выбора: как может сдаться человек, игравший в крикет и выбивший Феликса, бывавший в Рагби, Конной гвардии и Букингемском дворце; имеющий дом в Мэйфере, обедавший в «Уайтс» [111] (однажды, в качестве приглашенного) и гулявший по Пэлл-Мэлл? Я не какой-нибудь бродяга, затерявшийся в чокнутом черном мире – я Гарри Флэшмен, бывший Одиннадцатый гусарский, четыре медали и Благодарность Парламента, пусть и незаслуженно. Я должен выдержать. Да и наверняка в таком городе должен найтись хоть один цивилизованный представитель властей, способный говорить по-французски или по-английски, которому я смогу пожаловаться на свое положение и добиться обращения, которого заслуживает английский офицер и гражданин. В конце концов, они не совсем дикари, раз умеют строить такие дома и улицы – ну, у них несколько причудливый способ расправляться с провинившимися, но какое же общество не без греха? Да, нужно поговорить с кем-нибудь.