Мастер Альба - Том Шервуд Страница 7

Приковылял горбун, принёс на себе звенящую жёлтую сбрую. Принёс и вино, и бокалы. Конечно же, жёлтые, золотые.

– Лучшие застолья – это застолья втроём, – важно сообщил Касым-баба. – Ну и коронования тоже! Глазам не приходится бегать, и многоголосье в уши не лезет. Знай, Король: хочешь отдыха для души – пригласи двух друзей.

– Или двух женщин! – подмигнул и прихлопнул в ладоши горбун.

– Да, но тогда будет потяжелей! Даже если ты молод. А всё же, как тебе удалось миновать гаремную стражу?..

– А ты уверен, что не допускаешь ошибки? – однажды спросила меня Эвелин. – Коран запрещает правоверным пить вино, откуда же во дворце у Хумима столько кувшинов крепкого коньяку?

– Безусловно, могу ошибаться в деталях, – ответил я после раздумья. – Но сам факт имел место. В Багдаде о нём помнят. И не мудрено: много шума наделал. Что же с того, что Коран запрещает пить хмельные напитки? Коран не велит быть гневным, а велит быть милосердным, но сколько крови людской пролили называющие себя приверженцами ислама? Реки! Такие, что всего забвения Прошлого не хватит, чтобы их скрыть. Сам же Хумим говорил, что сура о запрете вина – для тех, кто характером слаб и владеть собой, опьянев, не умеет. А он – умеет. К тому же пьёт мало. Вреда от этого нет.

И ещё – прошу обратить внимание: я не делаю выводов. Я просто рассказываю.

Не двигайся, – сказал человек Бэнсону. – Я перетащу тебя в тень. Здесь слишком солнце палит.

До странности цепкими и сильными оказались руки у небольшого, в общем-то, человека. Накрутив на правую кисть ворот Бэнсоновой куртки, он крепко упёрся пятками в землю, осторожно, медленно сдвинул массивное тело и поволок, пятясь задом. Он не помогал себе второй рукой, – левая ладонь его придерживала разбитую голову Бэнсона.

Въехали под сень крайних на поляне деревьев, протянулись чуть дальше, в сторону от тропы. Здесь человек в коричневом балахоне повернул Бэнсона на бок и закрепил его в таком положении рогатой палкой, приставленной со спины.

– Тебя может стошнить, – сказал он, приблизив лицо к глазам Носорога. – Не скатись на спину, – захлебнёшься. Двигаться сможешь не скоро. Слышишь меня? Если да – прикрой глаза.

Бэнсон сомкнул и развёл непослушные веки.

– Хорошо. Я вернусь к тебе. А сейчас мне нужно бежать. Догнать я их не успею, с этим придётся смириться. Главное сейчас – убедиться, что ушли они к дороге и к порту, а не метнулись петлёй по лесу. Я побегу. Пока трава примята да птицы распуганы. Ты лежи здесь и помни: я непременно вернусь.

Носорог отчаянным усилием разлепил спёкшиеся в клейкой солёности губы, отпустил подбородок.

– Что? – ухватил монах это движение внимательным взглядом. Почти вплотную приблизил лицо.

– Фут… ляр… – прошептал Бэнсон, пересиливая боль от бьющих в затылок огненных молотов.

Человек в капюшоне замер на миг, бросил взгляд на покинутую поляну. Снова склонился и задал самый уместный вопрос – не о том, что за футляр, какого размера, где оставался, – а спросил тревожно и быстро:

– Что в нём?

– Ар… балет.

Тень легла на худое лицо.

– Вот это уже гадко.

Монах выпрямился, плавно шагнул. Беззвучно мелькнуло и впрыгнуло в руку жёлтое тело железной змеи. Левой рукой он сдавил ткань балахона у пояса и быстрым рывком подтянул его кверху, протягивая под поясной верёвкой. Ноги спереди открылись до середины голеней. И монах побежал.

Он нёсся пригнувшись; прыгал пружинисто, длинно, развернувшись чуть боком, и каждый следующий прыжок уводил чуть в сторону. Влево – вправо, влево – вправо. Для того, кто готовил бы прицельный выстрел, он вёл себя очень плохо.

Поглядеть со стороны – резвится бегущий по лесу подросток в длинном плаще с капюшоном. Вот только двигается слишком быстро для игры. Да посверкивает на уровне пояса недлинная жёлтая лента, один конец – в правой руке, второй – в левой.

Вдруг взгляд его что-то схватил, и мгновенно монах растворился, спрыгнул с тропы. То и дело оглядываясь на толстый ствол стоящего у тропы дерева, он описал широкий круг, обошёл дерево и встал на тропу с другой стороны. Постоял, огляделся. Сказал сам себе:

– Нет, не для засады. Просто хотят задержать. И пути не меняют. В порт ушли, несомненно.

Повернулся, спрятал клинок и быстро пошёл, возвращаясь по тропе, к дереву. Открыто уже, не таясь. Вдруг на ходу стал приплясывать и смеяться.

– Всё! – воскликнул он, ритмично подпрыгивая и хлопая в ладоши. – Они убежали! Теперь я тебя спасу!

На земле у дерева, спиной к стволу, сидел мальчик. Правый его кулачок стискивал отвороты курточки под самым горлом. Костяшки маленьких пальчиков побелели. Кулачок мелко дрожал. Мальчик смотрел ясными, бесслёзными глазами, только морщился и, оскаливаясь, шипел от боли. Левая рука его была поднята вверх и прибита к стволу прошедшим сквозь ладошку узким, стальным, похожим на шило стилетом.

– Топ-топ-топ, – напевал Альба, громко смеясь, – и вот в последний раз “топ”. Теперь я тебя спасу. Очень быстро. Потому что вон я как славно умею плясать.

Мальчик поднял лицо вверх, к руке.

– Сейчас мы вытащим эту колючку, – сказал беззаботным тоном монах. – Потом будем пить чай. Ты знаешь, какой бывает чай? Очень-очень разный. Он бывает привезённый из Индии, из страны, где живут слоны. Или с большого и дикого острова под названием Цейлон. Но, знаешь, он даёт только запах, а вот силу – не очень. Если же чай сделать из трав – нужно только уметь найти их в лесу – о, тогда это будет… Тогда это будет…

Он внимательно оглядел скрюченные, побелевшие маленькие пальцы, торчащую из середины ладони железную рукоять стилета. На торце она была присыпана белым. “Камнем заколачивали. Не вытащить. Сломать? Но как? Если сталь лопнет внутри ладони, в мякоть уйдут осколки… Нужно ломать возле самой рукояти. Судя по блеску, сталь прокалена хорошо. Не гнётся…“

– …Тогда это будет и чай, и лекарство.

Он вытащил Кобру, приставил ребром к основанию страшного лезвия, взял стилет на излом… Ударила в грудь отскочившая рукоять, звонкий щелчок прокатился по лесу. Мастер быстро взглянул мальчишке в лицо. Нет, рану не потревожили. Славно.

Теперь из ладони торчал короткий, серый на сломе штырёк. Осталось снять ладонь с него. Но, конечно, без лишней боли.

– А знаешь, недавно на ярмарке клоун какую песенку интересную пел? – спросил монах. – Вот послушай.

А сам незаметно взял в кольцо твёрдых пальцев тонкое запястье прибитой руки, медленно сжал. Говорил, пел, говорил, пел, а сам всё сильнее сжимал тонкую детскую руку. “Пусть онемеет…”

– …Вот, а в конце он так крикнул, что всех оглушил! Вот дай-ка мне ушко, я покажу тебе – как!