Наследник - Гэри Дженнингс Страница 7

В ответ на вполне логичные вопросы: чем же рабы питались, если их постоянно держали взаперти, а кроме них на руднике никого не было, и каким образом Монтесума в одиночку уносил такую прорву золота, — Матео лишь награждал меня затрещинами. Терпимость к мыслям и суждениям, не совпадавшим с его собственными воззрениями, не относилась к дарам, которыми Господь наделил этого достойного молодого человека.

Прожив на гасиенде неделю, Изабелла заявила, что намерена побывать в соседней усадьбе, хозяева которой собирали гостей. Дон Хулио отговорился тем, что ему нужно навестить больного, имя которого, равно как и то, чем же именно несчастный болел, я так и не смог выяснить. Поскольку Матео, этому пресловутому picaro, не подобало сопровождать супругу хозяина в гости, сия почётная обязанность была возложена на меня как на «кузена» дона Хулио.

— Ты уже два года готовишься к роли кабальеро, — заявил дон Хулио, сообщив, что мне предстоит сопровождать Изабеллу. — Но пока вся твоя практика ограничивалась лишь этой гасиендой и общением с нами, твоими наставниками. Теперь тебе представляется возможность испытать себя, проверить, сможешь ли ты один, без указаний и подсказок, вести себя как человек из общества. Хорошая проверка, но предупреждаю: испытание тебе предстоит нелёгкое. Изабелле трудно угодить, она требует уважения, подобающего королеве.

Позднее в тот же вечер я зашёл в библиотеку, и при виде меня дон Хулио, склонившийся над каким-то необычным инструментом, вздрогнул. То была латунная трубка со стёклами на обоих концах, установленная на металлических ножках. Он тут же накинул на неё покрывало.

Поначалу дон Хулио не хотел показывать мне этот инструмент, но после того, как дал мне все наставления относительно Изабеллы, всё-таки снял ткань. Он был радостно возбуждён, словно ребёнок, который получил новую игрушку.

— Это звездоскоп, — пояснил мне дон Хулио. — Его изготовили в Италии, где космограф по имени Галилео использовал этот прибор, чтобы рассматривать на небе планеты. Он написал книгу «Sidereus Nuncius» («Звёздный посланник»), в которой рассказывает о своих открытиях.

— А что вы видите, когда смотрите в этот... как его... звездоскоп?

— Небо.

У меня просто челюсть отвисла, а дон Хулио рассмеялся.

— Вовсе не рай, как ты мог подумать. В эту трубу можно увидеть планеты, даже луны Юпитера. И она открывает нам нечто настолько противное косным представлениям церковников, что людей сжигают на костре за одно лишь обладание подобным инструментом.

Дон Хулио понизил голос, словно заговорщик, и продолжил:

— Земля наша вовсе не является центром мироздания, Кристо. Земля всего лишь планета, которая вращается вокруг Солнца, как и другие планеты. Польский математик по имени Коперник обнаружил это ещё много лет тому назад, но, опасаясь преследования церковников, вплоть до самой смерти так и не открыл результатов своих исследований. «De revollutionibus orbium coelestium» («Об обращениях небесных сфер»), этот великий научный труд, опубликованный в тысяча пятьсот сорок третьем году, когда Коперник уже лежал на смертном одре, опровергает утверждение Птолемея о том, что Земля центр небес.

Звездоскоп доказывает теорию Коперника. Церковь настолько боится звездоскопа, что один кардинал, когда Галилео предложил ему заглянуть в него, даже отказался сделать это из опасения узреть Божий лик.

— Что там насчёт Божьего лика?

Прозвучи рядом мушкетный выстрел, мы и то не испугались бы. На пороге библиотеки стояла Изабелла.

Дон Хулио пришёл в себя первым.

— Ничего, моя дорогая, мы просто беседуем о философии и религии.

— А это что такое? — Она указала на звездоскоп. — Похоже на маленькую пушку.

— Это просто измерительное устройство. Он помогает мне чертить карты.

И дон Хулио накинул ткань на звездоскоп.

— Как ты знаешь, я не могу посетить с тобой гасиенду Велеса, вместо меня тебя будет сопровождать Кристо.

Как ни странно, Изабелла не бросила на меня презрительный взгляд, а лишь указала веером и промолвила:

— Ты одеваешься как мужлан. Если уж во время завтрашней поездки мне придётся терпеть твоё общество, так соизволь одеться так, как если бы ты ехал на бал в Испании, а не на захолустный сельский праздник.

После того как она вышла, дон Хулио покачал головой.

— Да, Изабелла любит повелевать. Но она права. Ты одеваешься как vaquero. Я распоряжусь, чтобы тебе подобрали гардероб кабальеро.

Дорога к гасиенде Велеса была всего лишь сельской тропой, по которой редко проезжали кареты. Мы с доньей Изабеллой тряслись и подскакивали внутри экипажа, колёса которого сосчитали на дороге все рытвины и колдобины. Внутри кареты было душно и пыльно, и донья прижимала к лицу букетик.

Первые два часа мы почти не разговаривали. Чтобы добраться до другой гасиенды засветло, пришлось выехать очень рано, и Изабелла спала.

Камердинер дона Хулио действительно сделал из меня кабальеро, по крайней мере внешне. Он подстриг мне волосы, убрав их с плеч, так что теперь они доходили примерно до подбородка, и завил концы. Белая полотняная сорочка с пышными присборенными рукавами; дублет цвета красного вина с прорезями, сквозь которые была видна белая рубашка; короткая накидка в тон дублету; короткие чёрные венецианские штаны грушевидной формы, широкие, почти топорщившиеся на бёдрах и сужавшиеся к коленям; чёрные шёлковые чулки и туфли с круглыми носами, украшенные бантиками... это был довольно скромный наряд, но уличному lépero он казался одеянием щёголя. Камердинер не позволил мне взять с собой тяжёлую шпагу, и вместо этого я был вынужден довольствоваться изящной рапирой, которая годилась разве на то, чтобы отсечь голову лягушке.

Изабелла никак не высказалась насчёт моего наряда, а когда наконец проснулась и вынуждена была обратить внимание на моё присутствие, то оглядела меня всего сверху донизу — начиная со страусовых перьев, украшавших шляпу, и до шёлковых бантиков на туфлях, после чего неожиданно спросила:

— Тебе понравилось подсматривать за мной, когда я была в ванне?

Я залился краской и стал краснее, чем мой дублет.

— Но... но... но я не...

Она отмахнулась от моего лепета.

— Расскажи мне лучше о своих родителях. От чего умерли?

Я пересказал тщательно состряпанную историю о том, что осиротел ещё совсем ребёнком, в возрасте трёх лет, когда моих родителей унесла чума.

— А какой дом был у твоих родителей? Большой? Тебе ничего не досталось в наследство?

Донья Изабелла расспрашивала меня вовсе не из подозрения, а от скуки, но, хотя я как lépero был горазд на выдумки, желания рисковать слишком многим ради поддержания светской беседы у меня не было.