Золото Монтесумы - Икста Майя Мюррей Страница 71

Не знаю, как выглядел Марко, поскольку его я не видела. После перестрелки и нашего панического бегства с площади Святого Петра я потеряла его из виду. Может, он вовсе и не думал встречаться с нами в Венеции, как обещал, стоя над еще не остывшим телом своего друга. Но я была в таком возбужденном состоянии, что мне казалось, будто он следит за нами, прячась в толпе.

— Мадам! Алло! Куда вы желаете ехать?

Билетерша вопросительно смотрела на меня своими миндалевидными глазами из окошка кассы.

Эрик потупил голову, будто рассматривая невидимую другим надпись на полу, подобно тому, как, согласно библейскому сказанию, вавилонский правитель Балтазар читал начертанные на стене слова. Я хорошо представляла себе, что за послание виделось бедному Эрику. Надо признаться, меня тоже беспокоили сообщения, возникавшие на дисплее моего мобильника, но я, не читая, убирала их с экрана. Иоланда стиснула документ, косвенно извещающий о смерти Томаса.

— Ты знаешь, куда мы направляемся? — спросила она, выразительно скосив глаза на свидетельство.

— Пусть решает Эрик, — без особого энтузиазма предложила я. — Я бы вернулась домой. Если бы мы могли достать билеты на самолет…

Иоланда оттащила нас в сторону и тихо зашептала, чтобы не слышала кассирша:

— В Венеции нас не станут искать. А в аэропорту спрашивают паспорта, там мы наверняка попадемся. И воспользоваться автомобилем мы не можем, потому что вы узнали его, а значит, полиция знает его номер…

— А если нас станут искать в поезде? Эрик не в таком состоянии, чтобы и дальше бегать и скрываться…

— Я в достаточно хорошей форме, чтобы убраться отсюда ко всем чертям, — подал Эрик слабый, безжизненный голос. Выглядел он при этом настолько мертвенно-бледным, что его просто трудно было узнать. — Во всяком случае, пока.

И он стал тереть голову, словно стараясь этим массажем привести свои мысли в порядок.

И в этот момент прямо за Иоландой в толпе промелькнуло нечто, вызвавшее у меня такое ощущение, как будто из-за кустов на меня пристально смотрит лиса. Потом неприметная фигура в темной рубашке исчезла в привокзальной толчее.

Мы могли, конечно, выбрать какое-нибудь не столь отдаленное и вполне уютное местечко, где более или менее благополучно могут скрываться от назойливого внимания Интерпола не совсем раскаявшиеся преступники. Но, будто подталкиваемые какой-то демонической силой, мы выбрали четвертый город нашего оборотня, где надеялись обрести убежище, узнать о судьбе моего отца, а еще найти последнюю букву незаконченного, хотя уже понятного слова, загаданного Антонио:

L — U — P — (?)

Я вытащила из кармана пачку цветастых евро и просунула их в окошко.

— Три билета на Венецию, пожалуйста, — решительно сказала я.

Экспресс, оставив позади Рим, мчался через северные регионы Италии к Венеции. За грязным окном вагона появлялись и пропадали из поля зрения домики фермеров и пастбища с мирно пасущимися коровками. Как только мы заняли свои места, Эрик уснул непробудным сном, вцепившись в меня холодными пальцами. Иоланда некоторое время машинально таскала из пакетика подслащенный анис и выпила несколько крохотных чашечек кофе эспрессо, бесплатно предоставляемых железнодорожной компанией, и время от времени клевала носом.

Я заплакала и убежала в туалет, где меня вырвало. Я мучилась, пока сестра не сунула мне в руки дневник Софии, приказав:

— Прекрати реветь и отвлекись. Этим ты ему не поможешь.

Я заставила себя последовать ее совету и несколько часов заглушала свою тревогу, читая те места в дневнике Софии, где описывалась ее жизнь в Венеции. Это занятие прервал внезапно осветившийся дисплей мобильника. Я решила воспользоваться тем, что Иоланда и Эрик дремлют, укрывшись одеялами, чтобы ознакомиться с обширной корреспонденцией, поступившей ко мне за последние совершенно безумные часы.

У меня оказалось два комплекта сообщений. Первые были от моей матери, но я была так поглощена более поздними, что даже не просмотрела мамины. Хотя ее эсэмэски напоминали египетские иероглифы, я легко их расшифровала и только теперь поняла, какой ошибкой было оставить их без внимания.

«Срочно позвони, как дела?»

«Безобразница, перезвони, я тревожусь».

«Лола, я тревожусь».

«Лола, бессовестная, перезвони».

«Лола, ты сводишь меня с ума».

«Дорогая, мы летим. Где встретимся? В Риме?»

«Рим или Венеция?» — много раз.

«Ладно, мы летим в Венецию».

«Мы уже в Венеции».

«Мы на площади Св. Марка».

«Лола, ждем твоего звонка, обнимаем, целуем, мама и папа».

Я убрала эти восклицания с дисплея, решив, что перезвоню маме чуть позднее.

Но другие послания я не могла проигнорировать. Еще в больнице я начала переписываться с сеньором Сото-Реладой. Я писала ему серьезно даже после того, как узнала, кто он такой. Когда раньше я пыталась довести до сведения Эрика и Иоланды сводящие с ума разоблачения Сото-Релады, они не желали меня слушать. Но сейчас я пришла к выводу, что это даже к лучшему: не стоит спешить знакомить их с моей перепиской. И я не публикую здесь большую ее часть только потому, что по характеру я человек весьма щепетильный, хотя в состоянии горячки после отравления белладонной вполне могла бы ответить ему оскорбительной бранью.

Его последнего сообщения было достаточно: «Л, я в вагоне 4».

Стараясь не потревожить спящих родственников, я встала и крадучись проскользнула через вагон.

Добравшись до четвертого вагона, я принялась внимательно рассматривать пассажиров. В ближайшем ко мне ряду расположились шестеро мужчин, пятеро из них были одеты в одинаковые серые костюмы, слегка оживляемые яркими галстуками, их пиджаки болтались на спинках кресел. Услышав, как хлопнула дверь за моей спиной, они все похватали мобильники и раскрыли дорогие на вид ноутбуки, сделав вид, что с головой ушли в работу.

Шестой мужчина был в красной бейсболке, в черной куртке, рядом на свободном сиденье лежал его большой рюкзак. Он резко отличался от остальных — зато очень походил на меня.

Я несколько минут молча смотрела на него, затем сказала:

— Здравствуйте, сеньор Сото-Релада.

Он ответил мне доброй улыбкой.

— Ну же, ангел мой, смелее. Называй меня…

Я подняла руку:

— Не надо, молчите.

— Зови меня папой, — упрямо проговорил Томас де ла Роса.

Мы мчались мимо зеленых полей и изредка встречавшихся деревенек. Томас де ла Роса снял свою красную бейсболку и заменил ее черным стетсоном с залихватски заломленными полями.