Боги не дремлют - Сергей Шхиян Страница 8

Попав благодаря «козням врагов» в середину двадцать первого века, я не только не пришел в восторг от тамошних технических новинок, как бы помогающих людям комфортно жить, но понял, что такое блистательное будущее мне просто противно. К тому же оказалось, что меня в нем ждала суровая расправа. Один из самых удачливых недругов, негодяй, которого я не сумел убить в девятнадцатом веке, оказался, как и я, «разъездным» во времени и сумел в новой свободной и демократической России подняться почти на самую вершину политической власти.

За мной началась коллективная охота. Однако «дичь» оказалась строптивой и попыталась оказать сопротивление. Победой это не кончилось, но и наказать меня ссылкой в доисторические времена на съедение каннибалам мой враг не сумел. В последний момент, когда я стоял перед ним совершенно беззащитным, мне помогла собака.

Это пес по кличке Полкан попал вместе со мной в будущее из семнадцатого века. Я его спас от голодной смерти в деревне, сожженной казаками. Полкан был больше волком, чем собакой и немилосердные хозяева держали его на толстенной железной цепи. Когда они погибли, собака оказалась обречена. С Полканом у нас сложись своеобразные отношения. Получилась, что мы по очереди спасали друг друга. И хотя особой привязанности ко мне он не демонстрировал, был слишком независим, я его любил. Итак, в последнюю минуту моего пребывания в будущем, я был совсем беззащитен, и оказался не в силах хоть как-то противостоять своему главному врагу. Тот, как и положено классическому «плохому парню», прежде чем нанести последний удар, куражился, описывая ожидающую меня перспективу быть съеденным первобытными людьми. В его руке был предмет, напоминающий обычный электрический фонарик, что-то вроде машины времени. «Волшебные» возможности этой штуковины, враг мне продемонстрировал. И никакого сомнения, что он забросит меня в эпоху древнего палеолита, у нас с ним не возникло. Ни у него, ни у меня.

На моих глазах рассеянный, серебристый свет, излучаемый прибором, в одно мгновение вернул из зимы в лето заснеженный клочок леса. После этого показательного опыта, переместиться на несколько тысячелетий в прошлое, предстояло мне. Враг поднял руку с прибором и меня ослепил необычный свет. Это оказалось предпоследним впечатлением. Последним — летящий в прыжке Полкан. Он как-то скрытно сумел зайти моему недругу с тыла и бросился ему на спину. Чем это кончилось, я не знаю. Я ощутил внутри себя странное мерцание и решил, что со мной все, я умираю.

— …Принц Евгений, приемный сын императора, — сквозь невеселые думы пробились ко мне в сознание последние слова Ренье.

Я вернулся в настоящее и удивленно посмотрел на сержанта:

— Так этот генерал Евгений Богарне?! — чуть не воскликнул я и только в последнее мгновение смог сдержать роковые для меня слова.

Старой Калужской дорогой в начале девятнадцатого века называли нынешнее Калужское шоссе, а Новой Калужской дорогой, современное Киевское. Обе эти дороги начинаются примерно в одном месте Москвы, от Калужской площади, потом расходятся: старая петлей, слегка изгибаясь на восток, новая, на запад. Однако, вся «фенька» состоит в том, что почему-то они, сделав петлю, потом сходятся и пересекаются в районе города Малоярославец.

В тот момент, когда я оказался в ненужном месте, в ненужное время, Наполеоновская армия продвигалась по старой Калужской дороге. В наше время это самое обычное подмосковное шоссе, еще совсем недавно трехрядное, недавно слегка расширенное до четырех полос и то только до деревни Чириково, что находится в сорока километрах от Москвы. Нетрудно представить, что представляла собой эта стратегическая дорога двести лет назад. Но в тот момент меня интересовало не то, как такая масса людей, лошадей и пушек проберется по грязи наших дорог, а что на самом деле произошло здесь в октябре 1812 года.

Я не историк и специально не изучал ни эту войну, ни саму эпоху. Однако, уж если оказался невольным участником событий, решил попытаться разобраться в странностях поведения главных персонажей Отечественной войны. Сколько я помнил, Наполеон вышел из Москвы по старой дороге, потом в районе Красной Пахры зачем-то решил перейти на новую. Причем перешел не просто так, а попер с артиллерией и обозами через раскисшие после дождей поля. Притом, что армия Кутузова находилась дальше того места, где дороги вновь соединялись, в селе Тарутино Калужской губернии. Зачем Наполеон потерял два дня на странный маневр, вместо того, чтобы быстро пройти мимо Малоярославца, уже занятого его двумя батальонами дивизии Дельзона и выполнить свой план захватить Калугу?

Почему Кутузов узнал о движении французской армии не от своей разведки, что было бы логично, а от партизан, то есть, чуть ли не случайно? Почему фельдмаршал со всей армией находился не вблизи стратегической дороги, а в сторонке и позволил французским войскам контролировать Малоярославец? И вообще, почему вся русская армия была на юге, и какие войска прикрывали западное направление на Петербург? Мало ли что Бонапарту могло прийти в голову!

Конечно, простому человеку, да еще спустя два века сложно разобраться в тонкостях гениальной стратегии великих полководцев, но иногда, когда возникают подобные вопросы, начинает точить червь сомнения, так ли уж они были гениальны, а то и просто адекватны.

Я вот до сих пор не понимаю, зачем в октябре-ноябре 1941 года наши великие полководцы колоннами гнали на фашистские войска сотни тысяч безоружных людей, так называемое Московское ополчение, и принудили немцев их всех положить в Подмосковных полях. Это что, был великий замысел свести с ума врага, вынудив его убивать сотни тысяч людей? Если нет, то зачем бездарным прохвостам, прикрывавшим свою задницу преступными действиями, ставят памятники? Причем бессмысленная гибель ополчения только один эпизод из сотен, если не тысяч случаев подобной преступной бездарности. И почему на одного убитого французского или немецкого солдата всегда приходилось пять-семь русских? Мы что так плохо воюем или наши воинские начальники почти всегда оказываются идиотами? Получается, что мертвые срама не имут, а живым зачем-то навязывают таких «героев» для подражания.

Примерно о таких странностях думал я, пока мы медленно двигались к Красной Пахре. Встреча с принцем Богарне должна была помочь ответить хотя бы на часть этих вопросов. Дивизионный генерал, сын Жозефины, первой жены Наполеона, принц Евгений, был близок императору и его, а теперь и моему, четвертому корпусу предстояло биться за Малоярославец.

Пока же госпитальная повозка с трудом протискивалась по запруженной дороге. Наш возница сорванным голосом ругал и своих лошадей, и других возчиков на чистом французском языке. Дождь уже доставший всех, наконец, прекратился, и попутчики слегка оживились. Как водится, завязался общий разговор. Все солдаты, что ехали с нами были раненными, но это не мешало им говорить о трех самых важных в мире вещах: подвигах, деньгах и женщинах.

Французы оказались на редкость хвастливы. Русских в боях они били пачками, прямо как легендарные богатыри, а женщины сами бросались на их грязные шеи. Хорошо хоть мой словоохотливый сержант Ренье молчал. После разговора с принцем он совсем сомлел, похоже, у него опять начала болеть голова, да и потеря крови давала о себе знать бледным, почти зеленым цветом лица и страдальческой, виноватой улыбкой.