Морской князь - Евгений Таганов Страница 8

– Ты чего своего напарника терзаешь? Смотри, в бою не захочет прикрыть твою спину, – раза три осаживал айдарца Рыбья Кровь.

– Для моей спины самая надежная защита – мои кулаки. – В доказательство Твердята, выставив вперед толстые руки, звучно шлепал себя кулаком по ладони.

На четвертый раз даже сдерзил:

– Не дело князя лезть в споры простых гридей.

За это хорошо бы было огреть его плеткой по голове, да не было в тот момент при Дарнике плетки.

– Слушай, простой гридь, как бы князь не счел твои слова слишком оскорбительными для себя, – едва сдерживаясь, тихо произнес Рыбья Кровь. Окружающие гриди, бросив работу, испуганно смотрели на них, по опыту зная, что такой тон всегда предвестник большого княжеского гнева.

– Да я что, я ничего, – скривился Твердята в извинительной улыбке.

С того дня Дарник стал носить на поясе вместо клевца свой малый меч. Что не осталось незамеченным. Притом все утесцы отлично понимали, что дело тут вовсе не в напарнике айдарца.

– Смотри, не успеешь и моргнуть, как князь снесет твою бедовую голову, – предупредил кулачного поединщика Грива, как рассказал потом Дарнику оруженосец Свирь.

Недели на две Твердята притих, а потом все же сорвался: напарник пролил ему на сапоги миску с ухой, и он стал не бить, а просто мотать из стороны в сторону несчастного смольца, словно вытрясая шубу от пыли.

– Эй! – подходя, гневно остановил его Дарник.

– Ну вот, я опять перед тобой виноват! – Твердята отшвырнул напарника и протянул к князю растопыренные руки. – Ну что, руби мою бедовую голову! Руби! Ну что же ты!..

До этого момента князь думал, что ограничится в подобной ситуации хорошей царапиной по лицу или груди много о себе возомнившего гридя, но вылетевший из ножен меч решил по-своему, режущим ударом обрушившись на руку Твердяты. Миг – и левая кисть айдарца уже кувыркалась по пыльной земле. Набежавшие воины повалили раненого навзничь, быстро перехватывая его левое предплечье ременной удавкой, кто-то уже тащил головешку для прижигания раны. Все при этом оставались взволнованно-спокойны – произошло ровно то, что и должно было произойти. Перевязка, добавление в горячее питье раненому сонных трав и общий вздох облегчения, что чудовищные кулаки уже никому угрожать не смогут.

Часа через два, правда, мамки безошибочно нашли главную виновницу сего происшествия – Видану:

– Это все из-за тебя, бесстыжая! Хапнуть захотела и князя, и Твердяту! По-хорошему выгнать бы тебя в голую степь за это, чтобы знала!..

Чтобы успокоить страсти, Дарник приказал вдовице и в самом деле провести ночь в голой степи, сам при этом подчеркнуто остался ночевать в своем шатре. Разумеется, такое решение было не совсем безупречно по отношению к наложнице, но что поделаешь, князю не всегда приходится быть достойным полюбовником.

На следующий день о происшествии с Твердятой было напрочь забыто: потерял кисть руки – ну и потерял, все же не две руки и не голову, теперь с одной рукой ему самое время в писари перейти.

Корней недоумевал:

– Так ты что, любому вот так можешь руку отсечь и никто тебе и полслова не скажет?!

Дарник отмалчивался, сказать ему было нечего. Никогда ни с кем он не соперничал из-за женщин: даже в отрочестве, когда бежецкие подростки на Сизом Лугу отчаянно дрались из-за той или иной девчонки, он как-то ухитрился всего этого избежать, и вот теперь, уже в зрелые годы, сподобился. Самое главное, что никакого удовлетворения от своего «подвига» он не испытывал, напротив, весьма стыдился, что не сумел выкрутиться из этой мальчишеской западни каким-либо более разумным образом. Да и сама Видана стала ему отныне еще более отвратна как причина собственной промашки. Хорошенько подумав, он, впрочем, понял, что новым мальчишеством будет показывать ей это свое отчуждение, и, преодолевая себя, продолжал бегать к ней в ночную степь на «случку», по-другому он это уже про себя и не называл. Лишь с каждым новым свиданием давая ей понять о своем крепнущем охлаждении.

Жизнь в Утесе между тем постепенно принимала обжитой вид и устойчивый распорядок. За два месяца были выдолблены две глубокие продолговатые с востока на запад ямы, чтобы жаркое южное солнце поменьше попадало в них. Одну яму сверху перекрыли бревенчатым настилом со слоем земли и на ночь сгоняли в нее всех лошадей и скот. Другая яма предназначалась для людей, и в ней в разные стороны выдалбливали зимние каморы. Было еще на Утесе третье природное углубление, в котором поставили обыкновенную бревенчатую баньку, обнесенную валом из камней, дабы укрыть ее от зимних ветров и глаз сторонних путников.

Как Дарник и обещал, первые норы-каморы заняли смольская и женская ватаги. Отдельная нора имелась только у князя с княжичами, остальные ютились в тесноте, спали вповалку на топчанах из досок или прямо на сене, устилавшем каменный пол. Гриди крепились, несмотря на осенний ночной холод, продолжали по-прежнему ночевать в палатках, но уже все чаще подходили к жилой яме поинтересоваться, как идет продвижение их нор.

Питались утесцы достаточно скудно. Пшеничных лепешек выдавали сначала по две в день на человека, потом урезали до одной. Не лучше обстояло и с гречкой, овсянкой и пшеном. Охотничьи трофеи гридей были неважными – на большую загонную охоту не хватало ни людей, ни коней, да и далеко отдаляться от Утеса ни у кого желания не было, а прицельная стрельба из луков издали по оленям и антилопам удавалась с десятого на двадцатый раз. Когда количество потерянных стрел перевалило за две сотни, князь распорядился сдать всем гридям луки и арбалеты и впредь охотиться с одними пращами. А с пращами без должной сноровки результат получался и того хуже, благо что хоть камней кругом было навалом.

Чего хватало, так это рыбы: речной, а больше морской, за которой рисковали отправляться к морю, опасливо огибая покинутое селище тавров. С наступлением осени на юг потянулись необозримые птичьи стаи. Гусей и уток тоже били из пращей и просто камнями с рук. На какое-то время их мясо стало основной пищей дарникцев. Редким лакомством были куриные яйца и молоко шести коров и десятка коз, прибывших из Смоли. Привезенных из вежи полушубков достало лишь на самих смольцев, поэтому все гриди поневоле облачались в добытые звериные шкуры. И скоро на смену их нарядным кафтанам пришли самодельные меховые плащи, безрукавки и шапки.

– Ну точно смерды из дремучего селища, – потешались сами над собой гриди.

Смольцев они уже не цепляли, отдавая должное их усердию и неприхотливости. С женщинами тоже все как-то уладилось: осознав свою завышенную цену, отдельные мамки выработали в себе небывалую капризность и при малейшей ссоре со своим сожителем с гордым видом переходили на другое супружеское ложе, и для всех это составляло теперь едва ли не главный интерес их повседневного времяпрепровождения: кто, к кому и почему? Возобновились даже занятия боевыми упражнениями – а как еще было выявить, кто есть лучший в ратном деле. Князю с вожаками лишь оставалось внимательно следить, чтобы воины не входили в чрезмерный раж и не наносили друг другу ненужных ран.