Марь - Алексей Воронков Страница 8

Помашет Ерёма колуном, похрястает чурбаки на части, потом уже острым топориком дело до конца доводит. Большие-то части в поленницу не пойдут – нужно на мелкие рубить. Порубит-порубит, потом сядет на пенек и запалит трубку. Сидит попыхивает дымком и, уставившись в одну точку, о чем-то думает. Невысокого роста, но жилистый и крепкий, он когда-то был завидным женихом в поселке. Многие пожилые пастухи и охотные люди готовы были отдать за него своих дочерей. А что, человек он малопьющий, работящий, а к тому же удачливый охотник – чего еще нужно? Но он выбрал одну – Арину, дочь шамана Ургэна, который по паспорту значился Митряем Никифоровым. И вообще шаманство было как бы общественным его поручением, а на самом деле он являлся старостой поселка.

Род Никифоровых знатный. Были среди предков Митряя и старейшины рода, но больше шаманов. И это искусство передается из поколения в поколение. Местная «партейная» власть не очень-то приветствует это дело, однако смотрит на Митряевы штучки сквозь пальцы. Правда, предупредило, чтобы он не слишком-то увлекался своим шаманством – разве что по праздникам. Ведь тогда это будет выглядеть всего лишь национальным обычаем, что-то вроде гопака у хохлов или же там польки-бабочки какой. Ведь тоже танцы, только ритуальные. По крайней мере, это преподносится заезжему районному начальству, которое нет-нет да нагрянет в эти глухие края, как обыкновенная художественная самодеятельность. И только сами тунгусы, как их порой по старинке называют русские братья, понимают глубинный смысл этого обряда. Понимают и серьезно к нему относятся. Ну не может генетическая память просто так взять и исчезнуть. Все помнит густая и тягучая, словно река времени, кровь орочонов, все чувствует. Лучше всякого механизма. Потому как это кровь…

У Ерёмы, можно сказать, это поздний по здешним меркам брак. Бывало, что и в пятнадцать лет пацаны становились мужьями, а тут мужик уже армию отслужил да потом еще два года в холостяках ходил. А ведь когда-то этот возраст считался критическим. Жили-то мало – то цинга убьет, то чахотка задушит, то еще какая напасть свалится на голову, – вот и торопились жить. Бывало, что матерями в двенадцать лет здесь становились. Но вот беда: мужиков постоянно не хватало для расплода. Оно и понятно: кто-то от водки сгорит, кого-то амикан на охоте задерет, с кем-то иная беда приключится. Женщины – те больше дома находятся, потому с ними реже беда случается. Вот и приходилось таежным мужчинам брать в жены сразу двух девах. А у самых богатых и того больше было. И ничего, справлялись. Рожали детей, выкармливали-выхаживали их и во взрослую жизнь провожали. Кто хотел, тот отделялся от родителей, а часто так всю жизнь сообща и жили. Как те же Савельевы. Так веселее и надежнее. Бабы варят, шьют да штопают, мужики пищу добывают. Чем не жизнь? Главное, чтобы им никто не мешал. А то ведь наступление пошло на тайгу, рубят ее почем зря, пустынь наводят, а куда тогда тунгусам деваться? Но да кто там, в больших городах, об этом думает! Главное, была бы своя выгода во всем. Если так пойдет, скоро в тундру придется из тайги бежать. Но, говорят, что и туда чужаки пришли, – нефть добывают, газ, еще что-то там. Беда, одним словом…

Раннее утро. В доме теплом народ надышал да кишками воздух испортил, а на улице свежо и остро чувствуется приближение зимы. Вот уже и свежим ледком дохнуло со стороны тундры, и закуржевело все вокруг – и деревья, и жухлая трава, и крыши изб. Горы пока что еще сдерживают напор севера, но надолго ли? Скоро, скоро придет зима с ее лютыми морозами, с глубокими снегами и метелями. С одной стороны, это беда, однако зимой основные заработки только и случаются. Соболь там, мясцо, то се… Это медведи да бурундуки зимой спят, а человек, напротив, на охоту выходит. Конечно, встречаются порой всякие там гуляндаи да гнусены о двух ногах, те, которые могут дни свои в утехах коротать, а добрые мужики делом занимаются. Оттого у них и в доме тепло и сытно, и жены с детьми веселые да румяные. Открой любой голубец в таком доме, и сам увидишь, что под ним всякого продукта навалом. Разве что картохи нет – ну не растет она в этих краях, а если и растет, то курам на смех. Потому таежные люди и не знают ее вкуса, и если что и готовят из городской пищи, то только макароны. Бывало, приедет молодежь на учебу в город, а там где студенты питаются – ясное дело, в столовках. Все вокруг картошку за обе щеки уплетают – с детства привыкли, – а таежные дети на одни макароны нажимают. Мяса-то тю-тю в городе – вот и приходится довольствоваться тем, что бог послал. Дело-то привычное – вкус этих макарон им давно знаком.

Ерёма уже решил для себя, что, когда его старшой Колька вырастит, он тоже его отправит в институт, на крайний случай – в техникум какой. Хочет, чтобы умным стал. Коль самому не довелось в городах поучиться – а он до сих пор где-то в глубине души завидовал младшему брату, который аж в самом Ленинграде побывал и выучился на учителя, – то пусть его дети мир посмотрят да ума-разума наберутся. Степан говорит, что в Ленинграде специальный институт для народов Севера существует, – вот туда и пошлет Ерёма Кольку. А то вдруг тайгу и впрямь под корень изведут – чем тогда орочонам заниматься? А тут у Кольки диплом учителя, как и у его дядьки… Главное, чтобы через водку весь род таежный не извелся, иначе учить уже будет некого. А то ведь изводится, да еще как изводится… Дома вон пустые стоят – жить некому. Вот и едут кому не лень в эти места. Ладно еще, если люди хорошие, а то ведь и такие, как Толян Антонов, прибиваются, а бывают и похлеще. В прошлом году тут два беглых зэка зимовали. Такого шороха навели – долго их будут помнить. Они и пили, и поножовщину устраивали, и девок молодых портили. В общем, злой дух, а не люди то были. Слава северным богам, не потерпели они такого сраму и навлекли на них беду. Короче, зарезали их местные по пьяни, а тела их в тайгу снесли. И все, и молчок. Даже участковый сержант Саенко, тот, что из русских хохлов, не пикнул. Как говорится, закон – тайга, а прокурор в ней – медведь… Тут ведь как: нас-де не интересуют твои прежние грехи, поэтому выдавать мы тебя не собираемся, но коли пришел, то живи по-человечески, не будешь – тогда гляди…

Но сам бы Ерёма в Ленинград уже сейчас не поехал. Раньше – другое дело, а теперь семья, теперь он крепко прирос к тайге. И вообще он не любит эти сумасшедшие города, где и остановиться-то передохнуть от такой жизни негде. Куда ни сунься – везде тебя грохот этот дикий преследует. И как у этих городских выдерживают перепонки? Вот и боится Ерёма городов, и у него нет никакого желания бывать там.

Однако этим летом ему пришлось-таки побывать в области – ездил на слет передовиков производства. Даже выступить заставили, сунули в руки какую-то бумажку и вытолкнули на сцену. Кое-как прочитал он, что там было написано. Смущался, дрожал весь, но читал. Ему за это даже поаплодировали. А тут к нему в перерыве какой-то человек подходит. Высокий такой, статный, волосы с легкой сединкой тщательно назад зачесаны. И одет богато – костюмчик на нем с иголочки. Ерёме в своей вытертой куртке из ровдуги да кожаных шкерах, гачи которых были заправлены в ичиги, даже страшно было стоять рядом с ним.

– Ты из Бэркана? – спрашивает он Ерёму, видимо, запомнив слова ведущего, который представлял того собравшимся.