Последняя из амазонок - Стивен Прессфилд Страница 89

С первой попытки нам так и не удалось спуститься по Трёмстам ступеням. Пешие отряды траллов и стримонов перекрыли лестницу, столпившись у её подножия в таком количестве, что сквозь их ряды не проскользнул бы и смазанный салом заяц. Кроме того, темнота отнюдь не была помехой для амазонской конницы: выпоенные кобыльим молоком и взрощенные при свете луны воительницы имели лошадей, обученных для ночного боя. Они действовали в ночи так же уверенно, как и при солнечном свете. Они налетели на нас во весь опор, швыряя горящие головешки. Я со своим братом и двумя дядьями находился в третьем ряду справа, в составе отряда под командованием Менесфея. Всего к прорыву на этом участке готовилась тысяча добровольцев, но выйти из ворот удалось менее чем двум сотням: напор вражеского огня и железа был таков, что ворота пришлось закрыть. Амазонки набросились на наш незащищённый правый фланг. Позади нас враги обрушили на створы захлопнувшихся перед их носами ворот град метательных копий.

Нам оставалось только сдвинуть шеренги, сомкнуть щиты и принять вражий натиск на себя. Оставив между верхней кромкой щита и шлемом лишь щель для обзора, я упёрся ногами в землю. Камни и свинцовые «жёлуди», выпущенные из пращей, со звоном отскакивали от бронзы доспехов. Большой пехотный щит слишком тяжёл, чтобы долго, да ещё под градом ударов, удерживать его с помощью лишь левой руки и плеча. Мне пришлось, опустившись на одно колено, другим подпереть щит изнутри. Рука моя судорожно сжимала ясеневое древко копья. До моего слуха доносился голос Элиаса, выкликавшего имена богов, и я, хотя это может показаться глупостью, решил: пока этот голос звучит, меня не убьют.

— Пригнись! — рявкнул кто-то, и в этот миг амазонки обрушились на нас.

Животные поддаются панике так же, как и люди, и выражается эта паника порой в той же форме. Я поскользнулся на лошадином дерьме, упал ничком и почувствовал, как звякнуло о бронзу у моего виска конское копыто. Ещё одна лошадь прошлась по моему щиту, а стало быть, и по моей вывернутой руке, зажатой с его внутренней стороны. Послышался треск: очередное копыто расщепило древко моего копья. Сверху, как из ушата, на меня пролилась конская моча. Перекатившись влево — это было необходимо, чтобы не сломалась рука, — я одновременно ткнул бронзовым остриём копья наугад, куда-то наверх. Наконечник во что-то воткнулся, но во что именно — видно не было: шлем съехал мне на физиономию, закрыв обзор. Удивительно, но даже в столь безвыходной ситуации меня не покидала надежда.

«Держись, — повторял я, помнится, себе. — Всё образуется! Всё будет хорошо!»

Хотя, конечно, ничего хорошего ждать не приходилось.

Как мне рассказали потом, те наши соотечественники, которые укрылись за воротами на вершине, бросив нас на верную гибель, были пристыжены за свою робость, причём не командирами (эти-то праздновали труса вместе с подчинёнными), а простым сапожником по прозвищу Зяблик. Само это прозвище говорит о том, сколь незначительным малым считали его до того дня. Скромный и неприметный в мирное время, в час испытания этот человек проявил себя мужественным патриотом и стяжал неувядаемую славу.

— Эй, граждане Афин! — закричал он. — Что это вы сбились тут, за дубовыми воротами, и дрожите, как овцы? Никак думаете, вам удастся здесь отсидеться? Наши братья гибнут, а вы поджали хвосты, ровно шелудивые псы!

Сапожник поднял копьё и устремился к воротам. Невероятно, но люди последовали за ним. Ворота со скрипом отворились, и горожане крича хлынули вниз, мигом заполнив пространство между воротами и нами, прикрыв наш тыл. Мы поднялись на ноги.

За долгое время осады мы уже привыкли к массовым столкновениям и приобрели опыт, позволяющий чувствовать и предугадывать их приливы и отливы. У обоих морей, и людского, и океана солёной воды, много общего. И то и другое волнуется; и у того и у другого случаются приливы и отливы; и то и другое переменчиво. Если вы толкаете первую шеренгу врага, она неизбежно надавливает на щиты второй. Воины второй шеренги уже не могут держать копья на плечах бойцов первого ряда, но, переложив их на свои щиты, сами, в свою очередь, передают напор на щиты третьей шеренги. Это ощущается всеми, и нападающими и обороняющимися. Атакующие испытывают воодушевление, тогда как обороняющиеся теряют сплочённость — особенно после того, как и третья шеренга начинает тесниться назад под общим напором. Монолитный строй становится рыхлым, и войско, если не переломить ситуацию, способно обратиться в толпу. Со стороны врагов доносятся проклятия и испуганные возгласы, а атакующие преисполняются уверенности в себе. Они забывают о страхе и рвутся вперёд в восторге и упоении.

— Они отступают! Вперёд, друзья! Дожмём их! Вперёд!

Так и получилось, что под натиском наших рядов противник смешался и дрогнул, а когда Тесей пробрался вперёд и встал во главе нашей колонны, мы погнали врага вниз по склону. Мы наваливались всей массой, так что отдельный человек даже не видел, что происходит, и слышал лишь крики своих товарищей. Впереди находился Эннеапилон, Девять Врат у подножия Акрополя.

— Нажмём, друзья! Вперёд! Ещё чуть-чуть! Вперёд!

Тут на руку нам сыграл просчёт вражеского командования. Стоило противнику, захватив комплекс ворот и Полукольцо, оставить там всё в целости и сохранности, враги могли бы — как делали это раньше мы — встретить нас на линии укреплений и наш натиск был бы остановлен. Никакая фаланга не потеснит стену.

Однако варвары, в своей ненависти ко всему эллинскому и афинскому, сжигаемые желанием уничтожить нас и стереть с лица земли саму память о нашем городе, постарались разрушить все укрепления, до каких только могли добраться. В результате плотная масса наших воинов перевалила через остатки укреплений и хлынула к бывшей рыночной площади.

Здесь нам снова улыбнулась удача. Снаружи Девяти Врат имеется несколько колодцев. До осады они питали фонтаны во внутренних дворах частных домов. Сначала амазонки уничтожили эти колодцы вместе с домами, но потом колодцы пришлось восстановить: воительницам требовалось брать откуда-то воду, чтобы поить своих коней. Однако эти колодцы располагались так близко под нашими укреплениями, что враг, стремившийся к воде, вынужденно попадал под обстрел афинян. Люди башен, чтобы защитить от наших стрел своих бойцов, страдающих от жажды, соорудили каменные акведуки, которые закрыли кожухами и навесами. Как раз туда-то и отгонял теперь врага Тесей.

Когда плотный строй нашей пехоты вытеснил фракийцев, скифов и гетов вниз, они неожиданно обнаружили, что у них в тылу находятся каналы, водоводы, заборы и галереи. Это окончательно расстроило их уже дрогнувшие боевые порядки, и началась резня. В кои-то веки приливной волной была волна афинян.

Даже в гуще свалки, где дерутся почти вслепую, солдат чувствует, где у врага слабое место. Не самые стойкие подразделения называют «трогалион», то есть «сласти», в том смысле, что в бою воин стремится добраться до них с таким азартом, с каким ребёнок тянется к сладкому.

Шутки шутками, но фракийцы и геты, превосходные всадники, были никудышными пехотинцами. Многим пришлось сражаться пешими из-за того, что их кони пали от голода. По их понятиям, пехотинцы не были настоящими воинами и не заслуживали ничего, кроме презрения. Они стыдились своего положения, и именно это превращало их в «сласти».