Психология в кино - Татьяна Салахиева-Талал Страница 10

2. «Призрак»: как правило, у героя есть травма в прошлом, и она – главное событие, определяющее его поведение в настоящем. Например, на этом построена сценарная концепция Пола Брауна. По сути, весь фильм мы исследуем, как прошлое человека влияет на его характер. И тут возможны два варианта: либо герой в процессе истории трансформируется, либо просто раскрывается, не меняясь.

3. В классических сценарных структурах травма из прошлого в той или иной форме настигает героя в настоящем и в финальной схватке ему необходимо столкнуться с «призраком» и преодолеть свой внутренний изъян, одержав победу на глубинном психологическом уровне. Это приводит к разрядке напряжения (катарсису) и оказывает психотерапевтический эффект на зрителя. Именно поэтому классические сценарные структуры по-прежнему востребованы.

4. Внешний мир истории – это просто фон, площадка, на которой разворачивается и овнешняется внутренний конфликт героя. Союзники олицетворяют его положительные стороны, а антагонист воплощает теневую часть личности героя.

5. В истории есть антагонист, олицетворяющий Ид героя – абсолютное зло, есть Наставник или союзник – его Супер-Эго. В финальной схватке герой сходится в битве с антагонистом – и это находит отклик у зрителей, поскольку они наблюдают внутриличностный конфликт, существующий в каждом из нас и визуализированный в столкновении двух персонажей. За этим зритель и ходит в кино.

Почему фрейдистский психоанализ хорошо работает в кинематографе на протяжении многих десятилетий? Потому, что истории, созданные на его основе, структурно устроены так же, как наша психика: есть герой (Эго, с которым мы отождествляемся), антагонист (Ид, олицетворение наших иррациональных импульсов, позволяющий нам сублимировать наши запретные тайные желания) и Наставник или союзник (Супер-Эго, носитель моральных принципов, не дающий герою свернуть на «темную дорожку»).

Таким образом, через эту сценарную структуру наш внутренний конфликт овнешняется, оживает в ткани истории и разрешается в кульминации фильма.

Благодаря кино мы соприкасаемся с теми переживаниями, от которых отчуждены в повседневной жизни, но которые живут в нас. Когда герои преодолевают свои травмы, мы как будто снова и снова вместе с ними одерживаем психологическую победу.

Для иллюстрации того, как именно теория Фрейда может применяться в кино, рассмотрим примеры.

Первый пример – это «Психо» Хичкока. Очень подробный психоаналитический разбор «Психо» есть у Славоя Жижека, я же остановлюсь только на нескольких любопытных моментах.

Во-первых, дом, в котором живет Норман, устроен по принципу фрейдистской модели психики. Второй этаж, где обитает мать, символизирует Супер-Эго Нормана, ведь именно в Супер-Эго хранятся родительские наставления, нормы поведения, запреты. Первый этаж – это Эго главного героя; там он ведет себя как обычный нормальный сын. И наконец, подвал дома – это Ид, хранилище инстинктивных порывов и низменных желаний. Особый символический смысл в этом свете приобретает сцена в середине фильма, в которой Норман спускает мать (труп матери) со второго этажа в подвал.

Во-вторых, «Психо» вовсю эксплуатирует концепцию эдипова комплекса, в основе которого лежит миф об Эдипе. Согласно этой концепции, каждый мальчик в детском возрасте испытывает сексуальное влечение к собственной матери, а отца воспринимает как соперника, ревнует и символически хочет убить его, чтобы безраздельно владеть матерью. Ребенок пытается скрыть свои чувства из-за страха кастрации со стороны отца. По мнению Фрейда, здоровый способ разрешения этого комплекса заключается в том, что в психике ребенка формируется Супер-Эго, которое подавляет инцестуальные побуждения, и мальчик идентифицируется с отцом. «Психо» Хичкока просто пропитан инцестуальной энергией. Треугольник «Норман – мать – жертва» можно рассматривать под разными углами. С одной стороны, убийства совершает Супер-Эго героя, так как он в образе матери преследует и наказывает жертв за половое влечение (Ид), которое Норман испытывает к жертве. С другой – убийства совершает Ид Нормана, поскольку мать символически устраняет конкурентку, чтобы самой завладеть сыном. Между этими трактовками нет противоречия, ведь Фрейд говорил о глубинной связи между Ид и Супер-Эго.

В-третьих, мастерски жонглируя теорией психоанализа и сценарными инструментами, Хичкок делает страшную вещь. Он выстраивает структуру повествования таким образом, что, идентифицируясь в начале фильма с обычным парнем Норманом, мы в итоге обнаруживаем, что идентифицировались с убийцей. Хичкок делает то, что невозможно сделать в обычной жизни: он впервые в кино стирает водораздел между Эго и Ид, и зритель в своей идентификации проделывает путь прямиком в бездну бессознательных животных инстинктов. Сегодня, когда сотни создателей фильмов повторили этот трюк, он не кажется нам таким ошеломительным. Однако для своего времени это было настоящим прорывом. По сути, Хичкок занимает то же место в кинематографе, что и Фрейд в психологии: оба совершили прорывы, необратимо повлиявшие на все последующие поколения.

Еще одним ярким примером использования психоанализа в кино являются, как ни странно, все супергеройские франшизы. Мир супергеройской истории устроен по тому же принципу, что и наша психика в ее фрейдистской трактовке: есть протагонист, живущий в обычном обществе (который символизирует наше Эго), есть зло, которое угрожает нашему обществу (это Ид, который угрожает нашему Эго). И чтобы победить зло, наш протагонист с помощью своих суперспособностей превращается в супергероя (Супер-Эго). Таким образом, любой супергеройский фильм овнешняет внутриличностный конфликт зрителя, и, когда Добро борется со Злом, мы снова и снова вовлекаемся в эту борьбу в надежде, что Зло будет наказано, и нашему психическому балансу ничто не угрожает.

Любопытен с точки зрения использования теории Фрейда в кино «Разговор» Фрэнсиса Копполы. В этой истории один главный герой – Гарри Кол, параноик, который профессионально занимается слежкой за другими людьми и попадает в свой самый страшный параноидальный кошмар – сам становится объектом слежки. Весь фильм мы сосредоточены на исследовании его поведения, внутреннего мира. О детской травме героя нам рассказывают мимоходом, через сон, приснившийся Гарри в середине фильма. Оказывается, в детстве он был парализован, обездвижен. Гарри вспоминает, как мать мыла его в ванной и он не мог сделать ничего, не мог ее оттолкнуть. Парализованный ребенок оказался объектом ежедневных манипуляций взрослого с его телом, так как был лишен возможности противодействовать, выстраивать границы и проявлять собственную волю. Он переживает ежедневную ситуацию вторжения без возможности что-то сделать самому. И это детское бессилие, страх вторжения превращаются во взрослую паранойю – Гарри видит попытки вторжения буквально во всем, он абсолютно бессилен перед этим миром. Он как будто не имеет собственных границ, их символически заменяет его квартира – единственное место, где он до поры до времени мог чувствовать себя в относительной безопасности. Из-за проблем с собственными границами он систематически нарушает чужие, вторгаясь в частную жизнь других людей, отыгрывая на них свою травму. И конечно, самый большой его страх воплощается в реальности. В фильме есть две потрясающие сцены, пронизанные глубоким психологическим символизмом. Первая – это сцена в отеле, где в соседнем номере происходит убийство, что воспроизводит еще одну травму Гарри (по его косвенной вине однажды уже погибли люди, и он очень боялся повторения этого кошмара). Гарри мечется, он снова как будто парализован в собственном бессилии перед волей других людей, по его вине снова гибнет человек. И вторая – это финальная сцена, в которой Гарри посреди развороченной им же самим в поисках подслушивающих устройств квартиры играет на саксофоне. Он абсолютно опустошен. Он оказался в ловушке своей психологической травмы, и ему больше негде укрыться.