Французское воспитание. Метод мадам Дольто - Патрик Деларош Страница 14

«Все понимать вредно», – осмелилась произнести она во время передачи «SOS-психоанализ» (38). Интерпретация всегда остается в ведении психоанализа, и она с таким рвением защищала эту точку зрения, что однажды, когда в ходе конференции инспектор по делам несовершеннолетних, рассказав о сложной ситуации, в которой оказался последний ребенок в семье, так как его обижали старшие братья и сестры, задал ей вопрос «Как с теоретической точки зрения можно интерпретировать данный факт?», она не могла себя сдержать и вместо того, чтобы углубиться в теорию, произнесла: «Это интерпретируется как хамство, как хамские отношения в семье. И пусть все это понимают! Это интерпретируется как овеществление, обезличивание живых людей». Огульно интерпретировать поступки ближних с глазу на глаз, рубить сплеча, не обращая внимания на факты и не вдаваясь в подробности, значит, по ее мнению, превращать их в объекты наблюдения. Вот так, с юмором несгибаемый психоаналитик стойко отстаивала свои убеждения и восставала против «фетишизации» ребенка.

Уже с первых дней появления ребенка на свет с ним необходимо разговаривать, пусть даже в соответствии со своим определением он еще и не умеет этого делать. «Все есть язык» – так Дольто назвала одну из своих книг. По ее мнению, воспитание невозможно без качественного обмена на уровне языка. Как и ее современник Лакан, она воспринимала ребенка как «существо говорящее», как «homo loquor» (человек разговаривающий): глагол его формирует, гуманизирует. Отсюда и вытекает ее основное требование, предъявляемое родителям, которые должны уметь выражать свои мысли, взвешивать сказанные или услышанные слова и отвечать ребенку, обдумывая каждую фразу. И все это, по мнению Дольто, требует постоянных усилий от родителей, потому что слово – это главный инструмент во взаимоотношениях родители – дети. И она также предупреждает, что не следует путать две вещи: «разговаривать с ребенком» и «говорить о ребенке».

Чем чаще взрослые говорят о своем ребенке, тем реже он выступает в качестве полноправного собеседника и скорее является объектом беседы, центром интересов, вокруг которых, невзирая на его присутствие, вращаются все разговоры взрослых. «Ребенок – это субъект, но отнюдь не предмет дискуссий» (1). Впрочем, Дольто подчеркивает, что «совсем не потому, что исследования детства получили в наше дни такое широкое распространение (сегодня предлагается тридцать шесть методик изучения ребенка, начиная с самого раннего возраста), в ребенке увидели личность, достойную уважения» (2). Дольто пытается просветить родителей и категорически возражает против пустой болтовни и непродуктивного, лишенного смысла использования языка, когда ребенок может ощутить себя в роли шута, «потому что знает, что разговор идет о нем, хотя сам в этом разговоре участия не принимает» (3).

Еще до рождения ребенка Дольто со всем присущим ей вниманием прислушивалась к тому, что она называла «телепатией» и «дородовым ментальным языком». В этом смысле она была пионером, и ей довелось вынести много насмешек от своих современников. Когда в самом начале ее трудовой деятельности в госпитале Труссо ее коллеги видели, как она разговаривает с младенцами, ее принимали за сумасшедшую. «Могу ли я утверждать, что существуют дети, которые помнят первые слова, сказанные поблизости от них? Это бы вас удивило, не правда ли, но они регистрируют все, как магнитофонная лента» (4). И с тех пор обычай разговаривать с младенцами вошел в повседневную практику как среди родителей, так и в медицинских кругах, а психоаналитики стали штатными сотрудниками в неонатальных центрах. И разговоры с новорожденными, с недоношенными младенцами, «дозревающими» в своих кюветах, больше ни у кого не вызывают улыбок. Что же касается общения с ребенком, который вот-вот должен родиться, то этим занимается отрасль медицины, которая называется гаптономией.

Хотя в самом начале ХХ столетия «отдельные личности больше разговаривали со своей кошечкой или собачкой, чем с ребенком» (5), – с сожалением констатировала Франсуаза Дольто. «Ментальный язык» – это то, чем спонтанно пользуется мать и что воспринимает ребенок, даже если все эти слова не адресованы лично ему, потому что все, что ощущает и чувствует мать, накладывает отпечаток на находящегося в ее чреве младенца» (6). И Дольто говорит о влиянии языка в поворотный момент появления на свет, об отпечатках раннего детства, очевидность которых прослеживается в народных традициях: всем известно, какое большое значение имеют пожелания и обеты, произнесенные над колыбелью, добрые феи (они же, как правило, крестные матери) из сказок. Что же касается невербального общения между матерью и ребенком, то в его реальности также не приходится сомневаться. Проведя анализ их совместно прожитого опыта, Дольто констатирует: «Телепатия между матерью и ребенком известна каждой маме» (7), потому что еще до обретения навыков говорения ребенок понимает все, что происходит вокруг него, на интуитивном уровне. «И нельзя утверждать, что ребенок, не владея речью, не воспринимает слова: (…) он понимает язык эмоционального отношения к нему и отношений жизни и смерти, которые его окружают» (8). Если конкретный смысл ему не удается уловить, то главное из переданного послания он хорошо понимает, воспринимая его точно так же, как и музыку, передающую эмоции, чувства, жизненный посыл, на уровне интуиции.

Но как же все это происходит у глухих детей – этот вопрос также интересовал Дольто, которая понимала, что они как-то общаются между собой, хотя не имеют возможности ни слышать, ни говорить, что, вероятно, с самого раннего возраста требовало развития каких-то других способностей. Проживая в доме, окна которого выходили во двор Института для глухонемых, расположенного на улице Сен-Жак в Париже, она не могла оставаться безучастной к шуму и суматохе, царившим во дворе во время перемен, и она, естественно, входила в состав рабочей группы при этом институте. «Глухой ребенок – это как книга, которая ждет своего прочтения» (9), – говорила она. Но имея в виду детей с ограниченными возможностями, Дольто обращается абсолютно ко всем родителям. Разве не для каждого родителя ребенок является книгой, которую уже с первых дней его жизни он обязан читать с листа? После месяцев погружения в амниотическую языковую ванну, после появления на свет начинается для ребенка вступление в активную фазу овладения родным языком, на котором говорит его мать. Это также вступление в мир символов. Ведь язык – это специфический инструмент, присущий только человеку, который способствует переходу малыша от состояния первобытности, от обезьянничанья и языка тела к овладению культурой, к гуманизации. Он будет буквально «упиваться языком» (10).

Дольто не отрицает важности обоняния, осязания и всех тех чувств, свойственных ребенку уже в первые дни после рождения, но она считает, что они должны обязательно сопровождаться речевым окружением. А если на протяжении долгого времени общение с ребенком сводится только к телесному контакту, если родители ограничиваются только жестами и удовлетворением физиологических нужд ребенка, процесс его гуманизации, то есть превращения в полноценного человека, будет происходить с отклонениями. «Те, кого воспитывают, как щеночка или любое другое домашнее животное, будут и воспринимать себя таковыми, и по мере роста в них будет проявляться агрессивность» (11). И эту же мысль высказал Януш Корчак. Он утверждал, что ребенок, которого воспитывают, как вещь, которым пытаются манипулировать для достижения собственных целей, никогда не проявит доброты и сочувствия, если недополучил их сам.