Хорошо сидим! - Игорь Калинаускас Страница 39

Что-то не очень веселая побрехаловка. Думаю: почему же так? Потому что для этого содержания не находится более веселой формы. А это опять же слабость, моя слабость прежде всего, потому что слишком меня это задевает. Плохо это или хорошо, но это слабость, в этом месте меня можно достать. С абстрактной точки зрения – это слабость. Как там в книжках? Неуязвимый воин – он что чурбан. Чурбан, потому что его ничего не достает. Как известно, чем более неуязвимый, тем более уязвим. Стоит рыцаря в доспехах скинуть с коня, как уязвимее его никого нет, берешь стилетик, в дырочку суешь – и абзац. Но когда он на коне, в доспехах, с мечом, копьем – ха-ха, попробуй ты с ним что-нибудь сделать. Так вот. Но это я уже на всякий случай себя оправдал.

Пауза для сердца

Опять, спасибо ему бесконечное, ссылаюсь на Мастера, на Мирзабая. Есть его любимое, одно из любимых выражений: «Главное, чтобы сердце выдержало». Если буквально понимать, то надо всем срочно заняться спортом, фитнесом, чем там еще, бодибилдингом. В общем, тренироваться, вести здоровый образ жизни, то есть делать все наоборот по отношению к тому, как живет сам Мирзабай, потому что у него сердце не должно было это выдержать. Правда, он был борцом, зарабатывал этим деньги. Я еще помню, как он гирей махал на улице, но при этом – ни фигуры, ни мускулатуры. Смысл этого изречения только недавно, ну буквально совсем недавно, до меня дошел. Сколько лет я это слышал, и «до меня вдруг дошло, и если это осталось, то что же ушло?» Сердце должно выдержать не сложность физических нагрузок или трех «мало» – мало есть, мало спать, мало говорить. Сердце должно выдержать паузу.

Что это за пауза? Это пауза, когда я останавливаюсь и во внешней своей реализации, и во внутренних скитаниях, путешествиях, чтобы что-то впустить в себя из дольнего и из горнего. Пауза между вдохом и выдохом. Выдох – это действие, вдох – это познание. Все существенное происходит между. Не зря существует йоговское дыхание, там пауза по отношению ко вдоху и выходу – самое длинное место, я, помню, месяца три практиковал.

Понимаете, уязвимость нашей позиции в том, что социум, в котором мы выросли, для большинства из нас совершенно не имеет места, ниши для вот этого самого чистого «да» и чистого «нет». А еще, если вспомнить диссидентов, борцов за права человека, – как они оказывались в психушках, где их лечили от чего-то. Диагноз какой у них у всех был, официально диагноз какой? Психопатия.

Я однажды с этим соприкоснулся, когда мне поставили условия: либо я покидаю город, либо мне устраивают встречу с психиатром областной больницы, знаменитой в определенных кругах. Я, естественно, поехал в Москву. Может быть, и можно было как-то защитить мои права гражданина и специалиста. Но когда я произнес, какое мне условие поставили, люди побледнели и сказали: немедленно в столицу и вчерашним, а еще, лучше позавчерашним числом – заявление об увольнении по собственному желанию. «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума». Дело ведь в том, что ты не глуп, ты совершенно нормальный в себе самом, ты даже более и менее адекватен в своем поведении, но тебя все равно объявляют сумасшедшим, вот ведь в чем дело.

Теперь попробую вернуться к паузе. Для человека, для большинства, или, чтоб не быть таким категоричным, для многих, более напряженного состояния, чем тишина и одиночество, нет. И не потому, что они просидели в одиночной камере десять лет, нет. Они инстинктивно стараются не оставаться наедине с собой, в тишине. Когда человек читает книжку, смотрит телевизор, пишет что-нибудь – это не тишина, не одиночество. Одиночество – это когда наедине с собой.

Иногда бывает обратная проблема: нет возможности побыть в одиночестве – это болезнь лидера чаще всего. Все время на людях – только он там где-то уединится, тут же начинают дергать: как же, как же без нас, вот надо решить вопрос, сколько заварки класть в чайник, срочно. А ведь сказано (и я с этим абсолютно не то что даже согласен, а это переживание мое такое, такой момент истины): одиночество – это и есть наиболее близкое расстояние к Богу. То есть наиболее близкое расстояние к твоей вере, к самому интимному, что есть в человеке. А если ты не соприкасаешься в этой паузе, в этом одиночестве, в этой тишине со своей верой, то очень легко можешь забыть путь к ней.

Ведь всякие ритуалы, обряды, оформления пространства, типа алтаря, иконы, и т.д., – это же напоминатели.

Не зря есть такая присказка у хасидов:

– Иди ко мне на работу.

– А что я у тебя буду делать?

– Ты будешь мне напоминать.

Я не знаю, может быть, это только я такой. Но меня лично всегда это беспокоит – не забыть бы, не забыть бы, потому что реально я понимаю: если я действую на базаре жизни, то не могу выбрать путь одержимого.

Я нашел такой вариант своего взаимодействия с традицией, который в состоянии выполнить. Но если в этом выполнении я не буду помнить, что нужны моменты интима, соприкосновения со своей верой, в тишине и одиночестве, то легко могу забыть этот Путь, нет никакой гарантии, что не забуду, а скорее всего – и не замечу как. Это я про себя говорю, вы, может быть, другие. Но и свидетельства очень реализованных в духовном плане людей говорят, что их тоже беспокоило: как бы не забыть. И я думаю, что одна из причин появления людей, которые плюнули на все внешнее и пошли в одержимые, в том, что они не хотели забывать ни на секундочку, ни на мгновение. Их потребность интимного соприкосновения со своей верой была настолько поглощающей, что все остальное, в том числе и священное делание, казалось им ерундой.

И они пошли в это состояние и в эту жизнь, рискованную до упора, со всех точек зрения: с точки зрения здоровья, с точки зрения социальной опасности и т.д. Может быть, потому, что я не могу так жить, я восхищаюсь ими и мечтаю, завидую, проще говоря.

Они всегда в паузе, у них нет ни «да», ни «нет», ни интеллектуальных эквилибристик, отсутствуют «да, но» и «нет, но», – у них этого просто нет. Они из «да» и «нет» вышли. И дальше их жизнь в руках людей, которые их веру окружают. Повезет – найдутся люди, которые поймут, что помочь Божьему Человеку, накормить его, защитить его, не дать ему замерзнуть – святое дело. Сам не могу, помогу тому, кто смог. А не повезет – Божий Человек так и сдохнет под забором, если камнями не забьет толпа правоверная какая-нибудь, в истовом, священном своем негодовании; если не нарвется – выживет, а нарвется – забьют. И это не грустная история, мое субъективное сюда примешивается, но это не грустная история.

Грусть моя связана с тем, что люди, просто интересующиеся, не хотят заметить самого главного: а что такое дервиш? а что такое одержимый истиной? а что такое юродивый? Они интересуются, они читают, они выспрашивают. И при этом сами как-то подсознательно избегают такого пути, ведь цена-то – жизнь. На этом пути надо рискнуть жизнью, иначе ничего не получится.

Запах другой жизни

Вот я никогда не был политическим борцом, ни в рядах правоверных, не в рядах диссидентов. В первое время (да и сейчас) существовало во мне какое-то недоумение: что это они мною интересуются, эти органы? ну что это такое вообще: режиссер народного театра? Теоретически я понимаю, что раз я лидер, то, согласно соответствующим указиловкам, должен находиться под наблюдением, трали-вали. Можно еще, конечно, построить такую версию: у меня такие редкие есть знания и умения, которые можно скачать с меня, этот вариант потешит самооценку. Но в принципе, я нашел только один нормальный, без самооценочных оттенков, ответ: чужой просто у меня запах, запах не тот.