Как сделать капитализм приемлемым для общества - Колин Крауч Страница 42

Размышляя о более чем столетней истории европейской социал-демократии, мы приходим к выводу, что ее триумфальные победы были одержаны тогда, когда она обеспечивала политический и экономический плюрализм, а также более широкую, чем когда-либо предлагавшаяся капиталистическими обществами, инклюзивность, способность включать в свои ряды почти всех и все. Поэтому в качестве ее «пробирного клейма» должен рассматриваться не государственный контроль, а либеральные достижения. Данная перспектива становится базисом оптимистичных оценок будущего социал-демократии при условии, что мы сможем противостоять враждебным элементам текущей и будущей общественной внешней среды, которые мы обсуждали в предыдущих главах этой книги.

Несмотря на программные недостатки, старые социалистические левые лучше многих современных социал-демократов понимали природу власти в капиталистических обществах. Они хорошо видели, что проблема неравенства была вопросом не просто различий в доходах, но соотношения сил, вопросом власти. Этому способствовало то, что, как марксисты, они верили в конечную трансценденцию, выход за пределы капитализма. Полагая революцию неизбежной, они не оставляли без внимания ни одной язвы капиталистического общества и не желали подчиняться правилам нормальной политической борьбы. В отличие от них эсдеки хорошо понимали нереалистичность марксистских оценок будущего, но верили в возможность решения проблем посредством парламентской политической деятельности, воспринимая капитализм как уже прирученного и одомашненного «зверя». Данная позиция, так же как марксистские мечтания, была попыткой ухода от реализма.

Что если у нас нет возможности уйти от действительности ни первым, ни вторым способом? Что если власть капиталистов является основным препятствием на пути создания более справедливого общества, но ни она, ни неравенство не могут быть устранены, а рыночная экономика, основывающаяся на частной собственности, предлагает гораздо более захватывающие перспективы, чем народное хозяйство, основывающееся на «общественной» собственности, которая в конечном итоге всегда сводится к государственному контролю? Сосредоточение всей власти в руках государства, пусть даже от имени народа, в действительности означает ее концентрацию в руках небольшой властной элиты, которая будет использовать имеющиеся полномочия в собственных интересах (в частности, для подавления оппозиции). Людям, жаждущим власти, присуще своекорыстие, и чем шире круг полномочий, тем более опасными становятся властолюбцы. В соответствии со знаменитым изречением лорда Джона Дальберга-Актона: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Социал-демократия, как политическое движение людей, в большинстве своем не обладающих реальной властью, не имеет права забывать об этой важнейшей либеральной максиме – если только ей не придется спасаться от себя самой.

Социал-демократия действительно превосходит либерализм, но не так, как представлялось социалистическим мыслителям. Фундаментальное значение различия между политическими правыми и левыми силами состоит в проведении границы между теми, кто обладает общепризнанной властью (правые), и теми, над кем они господствуют (левые). Если силы, над которыми доминировали, превращаются в господствующие, то бывшие левые становятся правыми, и наоборот. В этом и состояла обычная история переходов власти между соперничающими друг с другом кликами, во многих случаях с применением насилия, характерная практически для всех предшествовавших демократии обществ. Если данная точка зрения и является упрощением, то в самой незначительной степени. Во многих случаях существуют группы, не входящие в состав признанных властей, но свято верящие в них и в представляемый ими строгий порядок. Поэтому их представители выражают желание, чтобы власти заходили в своих действиях еще более вправо, чем они считают удобным для себя. Важным историческим примером в данном случае является прокоролевское движение во Франции в период реставрации Бурбонов, члены которого были большими роялистами, чем сам король. В наши дни на дальнем правом фланге находятся популисты, придерживающиеся расистских воззрений. Эти политические аутсайдеры неустанно призывают существующую власть к жесткому применению имеющихся у нее полномочий.

Карл Маркс был убежден в том, что поскольку к левым силам относится рабочий класс, то цикл изменения положения правых и левых неизбежно завершится, так как рабочие являются последним угнетенным классом, представляющим большинство народа. Его приход к власти означал бы полное исчезновение властных отношений. Но масса как таковая не способна прийти к власти. Она лишь выдвигает своих представителей, обещающих править по ее поручению, но неизбежно (по крайней мере, отчасти) следующих собственной властной программе. Трудящиеся же массы остаются там, где они всегда находились. Более высокая вероятность приобрести определенное политическое влияние появляется у рабочих тогда, когда у них имеется возможность выбора между конкурирующими элитами, и там, где общество предоставляет трудящимся множество различных институтов. И наоборот, эта вероятность снижается в том случае, когда трудящиеся противостоят монополистической элите, провозгласившей себя их единственным представителем, и там, где были ликвидированы институты, представлявшие якобы враждебные классы.

Данное положение прекрасно иллюстрируют примеры политических партий, которые создавались и развивались для того, чтобы представлять интересы трудящихся масс, – социалистических, социал-демократических и рабочих партий. Когда эти партии приходят к власти в капиталистической экономике, остающейся капиталистической, общепризнанные в обществе силы сохраняются, но начинается борьба между экономической элитой правых и политической элитой левых. Стороны могут достигать компромиссов по отдельным вопросам, но в зависимости от их природы политические левые либо сохраняют свои позиции, либо их уступки заходят настолько далеко, что левые становятся неотличимы от правых. Если же по инициативе таких партий на место капиталистическому хозяйству приходит экономика, контролируемая исключительно государством, то сходит на нет и политико-экономическая борьба между левыми и правыми. Левые захватывают власть и в экономике, и в политической сфере. Всякий раз, когда такая система просуществует более чем несколько лет, это приводит к тому, что левые становятся единственной, нетерпимой к каким бы то ни было соперникам властью, тем самым превращаясь в новых признанных правых. Сущность этого процесса была прекрасно схвачена Джорджем Оруэллом в блестящей повести-притче «Скотный двор». Конечный результат процесса проявляется, в частности, в присущей странам бывшего советского блока путанице с понятиями «левые» и «правые». Парадоксально, но левые, взявшие в свои руки политическую власть, могут оставаться левыми только тогда, когда у них складываются напряженные отношения с существующими экономическими правыми.

Поскольку рабочий класс не способен одержать победу, выражающуюся в становлении коллективного контроля над политической и экономической системой, – так, как это могут сделать элиты общества, – постольку общества и политические режимы с сильными социал-демократическими движениями, сосуществующими с рыночными экономиками, образуют наилучший доступный контекст для защиты многообразия и созидательного политического напряжения. В 1950-х годах казалось, что жизнь в Осло и Стокгольме не слишком отличается от повседневности Праги или Варшавы: узкий, ограниченный выбор товаров, первенство коллективного обеспечения над индивидуальным, а вся полнота власти принадлежала партиям с сильной социалистической риторикой. Но скандинавская модель возникла на основе свободных выборов и открытых дискуссий, а модель стран Центральной Европы – в результате боевых действий Советской армии и последующего насильственного подавления всех соперничающих сил. Дальнейшее развитие обществ этих двух типов проходило совершенно разными путями. Скандинавские страны превратились в наиболее транспарентные и открытые общества в мире. Их экономики и другие сферы общественной жизни отличаются очень высокими уровнями инноваций. Напротив, в Чехословакии и Польше воцарились мрачные полицейские государства, а их окостеневшие экономики продемонстрировали невосприимчивость к нововведениям. Социал-демократии стран Северной Европы никогда не пытались упразднить конкурентные выборы или рыночную экономику; мощные профсоюзы действовали в одном ряду, но отдельно от политических партий; небольшие по размерам, в высшей степени открытые экономики функционировали без применения протекционистских мер. Некоторые из этих условий, и прежде всего открытость небольших экономик, налагали жесткие ограничения на сильную социал-демократию, так как политическая деятельность должна была осуществляться в условиях существования мощных рыночных сил. Столкновение с ними продуцировало созидательный характер подходов к политическому и экономическому развитию. Как отмечалось в главе V, это сочетание действенно и в наши дни, оставаясь залогом успеха в форме государства всеобщего благосостояния и социальных инвестиций, в котором существуют сильные скоординированные трудовые отношения и энергичная рыночная экономика. Очевидно, что даже в условиях преобладания неолиберального ландшафта, когда национальные экономики многих государств принимают одну и ту же форму с одними и теми же возможностями и недостатками, скандинавская комбинация обладает каким-то секретом, позволяющим североевропейским странам получать и использовать конкурентные преимущества.