В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Джеймс Холлис Страница 47

При этом Эго и его тревожные порождения, которые по сути своей являются фундаменталистскими и испытывают потребность в безопасности, сталкиваясь со столь сложной истиной, приходят в ужас от столь непостижимого противоречия. Если мы не можем получить помощь от философии, то замечаем, что метафизика уже давно мертва, а структурализм, постструктурализм и деконструктивизм, которые когда-то были в моде, давно ушли в прошлое, подорвав веру в возможность существования истины или архимедовой точки опоры, с помощью которой можно перевернуть землю. Мы знаем, что изначальная неосмотрительность Эго, которая внесла свой вклад в невроз, – это самообман Эго; оно за что-то отвечает, даже если его власть подорвана отщепленным психическим содержанием. А причуда психоза состоит именно в том, чтобы оставить Эго без защиты и полностью подчинить его богам тьмы. Парадоксально, но причина того, что мы, например, обращаем внимание на сны, заключается в разрушении ложного восприятия реальности жизни, ограниченной сознанием, и в расширении ее видения, во взгляде на мир как на искусственное образование, созданное Самостью.

Все, что нам остается в юнгианском, посткантианском мире, – это максимально осознанно употреблять сформулированные сознанием понятия. Разумеется, нам нужно более осознанно интерпретировать свой миф, но при этом все же следует знать, что каждая его версия содержит свою истину, а мы искусно используем уловки, рассуждая об Эго, Самости и даже употребляя местоимение «я», выражающее эти мысли. О сознательном применении этой неизбежной уловки, этого искусственного метафизического трюка поэт Уоллис Стивене говорит в своем стихотворении «Старая христианка высокой пробы». Поэт вступает с ней в диалог и приходит к выводу, что он, поэт, и она, теолог, действительно делают одно и то же – фантазируют. Однако поэт остается свободным в сознательной игре своими фантазиями, а она ограничена рамками идолопоклоннического буквализма. В конечном счете он приходит к такому выводу: «Это заставит вдову содрогнуться. Но все, что искусственно, / Изменчиво по сути своей. Изменится сразу, когда содрогнется вдова» [169].

Если мы представим структуру своего мифа во всех его вариантах, нам придется часто «передергивать» [Под «передергиванием» имеется в виду следующее: чтобы избежать буквального понимания, нам приходится использовать язык метафоры, который не дает возможности понимать буквально. – Прим. автора], играя с разными личинами, которые будет принимать Самость. Иначе мы придем к догматическому идолопоклонству и психозу фундаментализма.

Зато теперь мы основательно завязли в трясине, или, как писал Йейтс, «Мы попались, / и одним поворотом ключа мы оказались в прострации» [170]. Юнг как-то сказал, что самое страшное в бессознательном то, что оно бессознательно. Структуралисты представили бы его так: каждый образ содержит свою противоположность, и хотя разум требует какого-то решения, истинными оказываются все варианты. Что касается деконструктивистов, которые практически ни в чем не видят смысла (то есть «там, где его нет»), то для них все является контекстом [В основе деконструктивизма, философии Жака Деррида, лежит концепция об отсутствии какой-либо постоянной основы для порядка, оценки, анализа. То есть в тексте нет ни глаголов, ни существительных. Иначе говоря, деконструктивизм предполагает полную релятивизацию суждений. – Прим. автора]. Поэтому получается, что мы снова загнаны в угол. Если правда то, что наши отношения с окружающими никогда не удастся осознать лучше, чем наше отношение к своему «Я», и что мы уже не стремимся к полному самопознанию, то в конечном счете все отношения неизбежно утратят свою силу.

К сожалению, большинство отношений действительно теряют свою силу. Причем некоторые из них – на очень глубоком уровне, будь то отношения между родителями и детьми, между группами людей, между сверстниками или интрапсихические отношения. Но не стоит отчаиваться, еще не все потеряно! Одна-две крупицы честности позволят нам прийти к тому, что мы – злейшие враги самим себе. Например, наш подход в консультировании семейных пар заключается в том, чтобы спросить каждую сторону: с какими травмирующими событиями и психологическими закономерностями своей индивидуальной истории, которые периодически ухудшают отношения между партнерами, она идентифицируется. Идентифицируясь с внутренними образами, которые мешают развиваться внешним отношениям, человек совершает героический поступок, проясняя и облегчая свои отношения с окружающими.

Если бы мы могли построить диаграмму своей психики в каждый момент времени, она приблизительно походила бы на изображение экрана контроля полетов в аэропорте О'Хара в час пик. Она включала бы в себя сложную совокупность согласования прилетов, вылетов и работы всех вспомогательных служб. Насколько же трудным и почти невозможным является самопознание; насколько сложными и практически невозможными оказываются отношения между людьми! Нами правит пессимизм, психологическая уверенность совершенно теряется.

Однако при всей горечи реализма, пессимизма и даже цинизма нас время от времени все же осеняет тайная вера, что мы интуитивно чувствуем глубинную внутреннюю истину, к которой были близки в детстве, но сегодня ощущаем ее чисто случайно. Эта истина, которую мы впитали в плоть и кровь, проявляется в хорошо известных нам чувствах. В нее можно верить, но хватит ли у нас мужества следовать истине и жить в соответствии с ней?

Блуждая в метафизических и эпистемологических дебрях современной философии и психологии, мы по-прежнему должны выносить ценностные суждения. Нам по-прежнему приходится принимать решения без метафизической точки зрения, не имея надежной границы, разделяющей здоровье и сумасшествие.

Оценку этому грешному миру дала известная актриса Сандра Бернгард, исполнительница ролей в мыльных операх, когда писала: «Любовь – это единственная потрясающая вещь, оставшаяся на этой земле» [171]. Подчиняясь сумасшествию частной жизни и коллективной политики, она все-таки отмечала:

«В самую тишайшую ночь, когда шепот нежности и доверия проникает в ваши чувства, весь контроль, вся власть и весь гнев уходят прочь и мы становимся свидетелями единственного истинного вселенского мгновения – любви» [172].

Ее заклинание не сентиментально; в нем не говорится об избегании жизни. Любовь – это нечто чудом сохранившееся в огне внутренней и внешней гражданской войны. На пустынных просторах души истерзанное и израненное сердце снова и снова откликается на призыв жизни. У каждого из нас есть вопросы, которые можно задавать и искать ответы только в конфиденциальной обстановке. Каждый вопрос призван «взбудоражить» накопившийся осадок. (Этимология слова анализ связана не с тем, чтобы разделять и расчленять, а с тем, чтобы привести в движение и освободить.) Каждый вопрос способствует извлечению на поверхность фрагментов индивидуального мифа, внутренних ценностей, придающих форму повседневной человеческой жизни.