Психология вредных привычек - Ричард О'Коннор Страница 48

Если жить в состоянии, подобном ПТСР, можно ожидать появления тех или иных саморазрушающих паттернов. Когда наша память в смятении и мы снова и снова испытываем на себе эмоциональное воздействие минувших событий, мы можем путать прошлое и настоящее, обвиняя в своих реакциях совершенно заурядные обстоятельства. Поэтому мы легко срываемся на своего супруга(у) или пугаем детей, когда они нас раздражают, и они привыкают нас бояться. Мы начинаем чувствовать, что действительно теряем самоконтроль, ощущаем опасность и перестаем себе доверять. Может даже появиться страх сойти с ума. Если собственный механизм защиты выражается в основном в диссоциациях, мы становимся отстраненными и отгороженными от внешнего мира: как будто наблюдаем за жизнью, но не участвуем в ней. В напрасных попытках успокоить себя можем злоупотреблять наркотиками. Наше тело изнашивается под воздействием гормонов стресса, а иммунная система оказывается подорванной {121}. Мы постепенно отгораживаемся от окружающих, относимся к ним с нарастающим подозрением, и наш мир в итоге может сузиться до изоляции и страха. И что, возможно, хуже всего: из-за искаженной памяти мы начинаем чувствовать себя отгороженными от собственного прошлого, как если бы нас было двое, до и после травмы, но личность, которая была до травмы, оказывается утраченной {122}. И тогда долгая история нашей жизни теряет всякий смысл.

Возможно, суть проблемы в том, что люди не осознают своего посттравматического состояния. Они продолжают снова и снова переживать травму (в ночных кошмарах, при вспышках памяти или с физической болью) или, может быть, продолжают уходить от нее с помощью диссоциации, изоляции или фобического избегания. Однако травма нарушает функции памяти, и поэтому люди с ПТСР относят свои симптомы на счет актуальных событий. Они оживляют прошлое в настоящем.

ПТСР нарушает систему памяти в мозгу. В норме наши воспоминания продвигаются от краткосрочной системы к долгосрочной, сжимая воспоминания в логическую последовательность, содержащую существо событий, при этом некоторые детали могут утрачиваться. Логическая последовательность чрезвычайно важна: мы вписываем воспоминания в нашу парадигму представления о себе и окружающем мире. При ПТСР эмоции и выброс адреналина, сопровождающий воспоминания, настолько сильны, что такой процесс сжатия памяти становится невозможным. Мы продолжаем оживлять переживания, со всеми их звуками, запахами, физическими ощущениями, паникой и смятением. Все это возвращает нас к событиям прошлого, но так же без контроля и с чувством того же ужаса. Выжившим после травмы очень трудно говорить о том, что с ними случилось, их рассказ поминутно прерывается и не выстраивается в логическое повествование. Они застревают в деталях, путаются в хронологии и оценке событий. Недавно проведенные исследования показали, что у людей с ПТСР травматическая память хранится в правом полушарии мозга, тогда как у всех, не переживших подобных стрессовых событий, память консолидируется в левом полушарии {123}. Получается, что переживания людей с посттравматическим синдромом больше похожи на сновидения, чем на воспоминания. Когда мы вспоминаем минувшие события, то осознаем, что сами находимся в настоящем времени, оглядываясь на прошлое. Но когда видим сны о прошлом, воспринимаем их и все чувства вместе, и в этих чувствах наше Я не осознает, что мы во сне. Таким образом, переживания людей с ПТСР больше похожи на ночные кошмары наяву.

ПТСР, в отличие от других наших индивидуальных особенностей, не имеет эволюционного смысла. Однако не надо забывать, что на протяжении большей части известной нам истории человечества люди редко жили больше 35 лет, а потому и не было такой необходимости в эволюции долгосрочной памяти на травматические события {124}. Тем не менее, хотя высокий уровень бдительности на фоне реального риска дает определенные преимущества, атаку стрессовых гормонов при выполнении обычной работы или во время игры с детьми никак нельзя назвать полезной.

В настоящее время ПТСР считается возможным результатом любой ситуации, при которой человек испытывает ужас и беспомощность. Спрашивается, что же происходит с теми, кто регулярно подвергается такому воздействию, например с жертвами насилия в семье (дети и жены)? В своей классической книге Trauma and Recovery («Травма и выздоровление») Юдит Герман [54]открывает нам глаза на тот факт, что жизнь жен, подвергающихся побоям, и детей, подвергающихся насилию, мало отличается от травматических событий на войне: присутствуют постоянная безысходность, приобретенная беспомощность, перманентный страх и все остальные последствия для тела и мозга {125}. Многие современные врачи даже соглашаются, что домашнее насилие во много раз хуже, чем острое посттравматическое состояние. Я не могу утверждать наверняка, но, по моим скромным подсчетам, из всего прочитанного о стрессах в современном обществе, а также из опыта собственной клинической практики я заключаю, что около 30 % американцев страдают синдромом хронической травмы. И это даже может быть преуменьшением, поскольку есть данные о том, что от 25 до 50 % женщин подвергаются избиениям своими партнерами. А в исследовании здоровья взрослых касательно детского опыта из 17 тысяч респондентов, в основном белых, 22 % признались, что в детстве подвергались сексуальному насилию {126}. Более четверти опрошенных сообщили, что родители регулярно принимали наркотики, а это предполагает их пренебрежение родительскими обязанностями. Жертвами синдрома хронической травмы в основном становятся женщины и дети, но мальчики-подростки, ведущие себя импульсивно, и взрослые мужчины, которые внезапно выходят из строя, обычно страдают от накопительного эффекта стрессов.