Карточный дом. Психотерапевтическая помощь клиентам с пограничными расстройствами - Ирина Млодик Страница 5

Второй — решить, что это они ужасны. Они мне не родители, я буду изгонять их из общения, психики, отрезать, не принимать всерьез. Убегу из дома, обесценю, выкину Сделаю вид, что их нет.

Оба этих выхода создают иную реальность. В одном случае нет меня, или я еще должен заслужить свое право быть, в другом случае нет их. Новая псевдо-реальность позволяет выжить, справиться с перевертышем. Обрести какое-то объяснение, опору, избавиться от противоречивости, которую нет возможности принять и переработать без посторонней помощи, пока ты мал.

Оба выхода дают возможность как-то существовать (впрочем, не всегда успешно и надолго, в тяжелых случаях такие дети могут совершать попытки суицида или попадать в опасные ситуации, убегая из дома). Но в первом случае ребенок готов отказаться от себя ради того, чтобы иметь специально идеализируемые родительские фигуры в своей жизни и психике. Вина, стыд, страх и старание становятся его постоянными спутниками. Во втором он оставляет себе себя, но лишается родителей, то есть опорных фигур в своей жизни и психике. Это делает его тревожным, «самого себя творящим», часто маниакально активным в социальной среде, с явными сложностями в близких отношениях, с недоверием, обесцениванием и неумением расслабляться.

На посторонний взгляд, такие вырастающие дети отлично могут справляться с жизнью: стараются, активничают, «сами себя строят». Много работают, и это приносит плоды: у них появляются имя, карьера, заслуги, деньги. Активно и успешно реализуясь в социуме, они часто не могут построить удовлетворяющие близкие отношения (что не удивительно, ведь пока они росли, в школе или во дворе могло быть безопаснее, да и больше возможностей для развития, чем дома). В мире их не обижали, там не нападали, могли признавать, уважать и даже любить значительно больше, чем дома. Внешний мир, мир за пределами семьи был спасением. Мир же близких отношений всегда был — и без проработки может оставаться таким вечно — местом угрозы, стыда, нападений.

Разумеется, никакому постороннему наблюдателю, а иногда даже и самим себе, они не расскажут, с каким адом внутри живут. Не все способны с ним соприкоснуться и выдержать, и потому они мастера по отрицанию этого ада, пока он не прорвется к ним в виде серьезных симптомов: болезней, депрессий, срывов, кризисов, бессонницы и всего прочего, что уже трудно будет игнорировать. Пока всего этого не произойдет, вы никогда в них и не заподозрите пограничных реакций (особенно если вы не психолог). Вы будете считать их очень успешными и благополучными во всех смыслах людьми. Какими средствами они будут удерживать себя от встречи с этим адом или справляться с последствиями таких встреч, вы тоже знать не будете. Но все эти компенсации, конечно, будут эффективно разрушать их здоровье и психику.

К перевертышам я бы отнесла и инцест, поскольку механизм и последствия очень похожи. Из ребенка внезапно или регулярно делают партнера по браку или сексуально используемый объект. Это как раз все то, от чего нормальные родители детей обычно оберегают, понимая, что ранняя сексуальная жизнь ребенку во вред. А тем более соблазнение и использование ребенка в своих сексуальных целях родителем или близким родственником. Последствия те же: развитие в ребенке пограничных моделей и способов реагирования. Диссоциация, расщепление, невозможность строить близкие отношения, наркотическая или алкогольная зависимость, депрессии, психосоматические реакции, болезни, всевозможные способы ухода.

Об инцесте и смене ролей я уже писала в «Метаморфозах…» [1], еще более подробно об инцесте и его последствиях можно прочитать в книге Урсулы Виртц «Убийство души. Инцест и терапия» [2].

Когда в семье имеются факты, которые сложно признать (и, соответственно, они никем не признаются): есть душевнобольные, страдающие алкоголизмом или совершившие какое-то серьезное правонарушение близкие, семейные секреты, скелеты в шкафу, связанные со значимыми членами семьи, — то неспособность, неготовность все называть своими именами приносит много бед, особенным образом влияя на психику детей, растущих в такой семье.

Депрессивная мать, эмоционально не присутствующая в жизни своих детёй, при поддержке родни изо всех сил старается играть роль «нормальной матери». Ребенок, растущий рядом, не зная реальности под названием «мама больна», начинает считать себя причиной такого поведения мамы, он вынуждено развивает в себе какую-то компенсационную модель, позволяющую справляться с этим. Он вынужден своими способами пытаться «включить» мать: оживлять ее своими провокациями, истерическими эмоциями, болеть, чтобы она могла начать его спасать, оберегать, усиленно заботиться. И все это вместо того чтобы жить свою детскую жизнь. А может испытать отчаяние, уйти в депрессию, спрятаться в своем внутреннем мире, ближе к подростковому возрасту уйти в другие реальности через алкоголь или наркотики.

Та же история с пьющим отцом. Если с его выпивкой все борются, кроме самого выпивающего, все домашние активно пытаются делать вид, что «никакого алкоголизма в нашей семье нет», то все происходит примерно так же. Ребенок видит почти каждый день пьющего отца (который в момент сильного алкогольного опьянения находится практически в психозе: может реагировать в аффекте, не управлять собой, не узнавать близких), но это не обозначается как «папина болезнь», от которой не так просто вылечиться. При этом, когда папа в трезвом состоянии, звучит призыв «уважай своего отца», и ребенку непонятно, какой реальности верить: трезвому отцу, которого призывают уважать, на которого нужно опираться, с которым нужно идентифицироваться, брать с него пример, или регулярному свидетельству того, что отец вообще не управляет собой и своей жизнью.

Родитель, который легально болен, перестает быть для ребенка неразрешимой дилеммой: так он хороший или плохой? И тогда не нужно решать сложную задачу. Его поведение, отношение к детям и другим близким — образец для подражания, или он ужасен, и теперь непонятно, что с этим нужно и можно сделать?

Само поведение больного человека уходит из-под оценочных критериев. Болен — это означает, что есть какие-то ограничения, особенности, которые надо учитывать. Как у человека с бронхитом. Он не плохой и не хороший, просто все время кашляет и всем мешает спать, но бронхит не имеет отношения к нему как к личности. Конечно, «болен» — это тревожно, потому что непонятно, будет ли близкий человек здоров и когда поправится. Но это уже адекватная тревога, соответствующая обстоятельствам и сути происходящего.

Или, к примеру, близкий, оказавшийся в заключении. Большинство семей начнут плавно или совсем неизящно избегать обозначения факта того, что важный для ребенка человек совершил проступок, и теперь оказался в заключении, где отбывает заслуженное наказание. Слова, обозначающие полуправду или искажающие факты: «мама уехала на какое-то время», «папа работает в другом городе» и прочие объяснения должны, по мнению семьи, прекратить детские вопросы. Но даже если дети прекращают задавать вопросы вслух, они все равно существуют в психике ребенка. А почему мама не попрощалась со мной? А почему папа не приезжает повидать меня? И так далее: не просто вопросы задаются, но и ответы как-то сами собой складываются. Например: «я такой, что меня можно бросить», «все близкие люди могут внезапно пропасть из моей жизни», «мои близкие взрослые мне что-то недоговаривают, скрывают», «у всех детей всегда мамы рядом, а моя не со мной, значит, я чем-то очень виноват или плох» и так далее.