Психология вредных привычек - Ричард О'Коннор Страница 50

• Многие взрослые с аутоиммунными расстройствами и другими комплексными соматическими/психическими проблемами перенесли в детстве сексуальное насилие.

Нас озадачивают такие вопросы: каким образом детская травма или отторжение сказываются на поведении взрослого человека? Как может травма или насилие в настоящем времени заставлять людей мучить самих себя еще больше?

И только работа Алана Шора [56], уважаемого нейрофизиолога, может хоть как-то объяснить нам эти процессы {128}. Шор сумел продемонстрировать, как детские переживания (не только травма и отвержение, но и просто плохие отношения между воспитателями и ребенком) влияют на формирование мозга подрастающего человека, что в дальнейшем определяет его социальные и эмоциональные способности справляться с жизненными проблемами. Иными словами, именно в младенчестве и детстве формируются фундаментальные составляющие «непроизвольного Я». Взаимоотношения с родителями в значительной степени определяют природу «непроизвольного Я»: уверенность или тревогу, доверие или гнев, силу или слабость, состоятельность или неадекватность. Все, что происходит с нами в детстве, запечатлевается в основных структурах мозга и вполне реально изменяет нашу способность воспринимать и контролировать собственные эмоции, представление о себе, способность формировать отношения, умение концентрироваться и учиться и возможность самоконтроля. Детский опыт может дать уверенность в себе или превратить нас в импульсивных людей с саморазрушающим поведением, зависимостями и болезнями.

Среди ветеранов войны, или женщин, переживающих побои, или узников войны количество самоубийств гораздо выше. Люди не понимают этого, считая, что освобождение должно вызывать радость и надежду. Однако хронический посттравматический синдром въедается в душу. Вот что пишет об этом Юдит Герман: «Еще долго после освобождения люди, которые были объектом постоянного контроля, несут на себе психологические шрамы своего пленения. Они страдают не только от классического посттравматического синдрома, но и от глубокой перестройки своих отношений со Всевышним, другими людьми и самими собой» {129}.

Большинство людей с хроническим ПТСР отличаются, по меньшей мере, пассивным саморазрушающим поведением. У них есть проблемы с организованностью, им очень трудно желать чего-то лучшего. Они склонны уходить в себя в моменты стресса или конфликта, а потому в их жизни ничего не налаживается. Они слишком часто винят себя за собственные страдания. Они не могут испытывать гнев в отношении своего обидчика и обычно находятся в серьезной депрессии. Многих жертв насилия с крайне выраженным саморазрушающим поведением обычно описывают как пограничных.

Нельзя писать книгу о самодеструктивном поведении, не обсуждая то, что обычно называют пограничным расстройством личности. Это определение относится к людям, которые часто бывают чрезмерно саморазрушительны, хотя иногда деструкция может быть направлена и на других. Вопрос в том, действительно ли это пограничная личность, как параноидная или обсессивно-компульсивная (категории, которые терапевты приняли чуть больше десяти лет назад). Или это результат травмы в анамнезе, как подсказывает мне личный опыт. Пограничные расстройства в целом рассматривают как жизненный приговор, который не поддается лечению, что не отменяет работы с симптомами. Однако растет число данных о том, что пограничный синдром – на самом деле результат травматического опыта.

Саморазрушающее поведение – это критерий пограничного состояния. В быту мы часто слышим, что этих людей описывают как слишком напряженных: требовательных, ожидающих от других слишком многого, сверхчувствительных к отторжению и склонных ломать и разрушать отношения из-за малейшего разочарования. Их мышление дезорганизовано, поэтому у них бывают неприятности на работе. Они склонны к импульсивным действиям, часто меняют свои увлечения. Их настроение резко меняется – от приподнятого до очень подавленного. Их допустимый мир тоже может меняться. Они склонны к злоупотреблению наркотиками, чтобы унять шум в голове, но чаще прием наркотиков приводит к еще более несдержанному и непредсказуемому поведению. Тем не менее они могут быть очень талантливыми, обаятельными и веселыми.

Паттерны самодеструктивного поведения, которые демонстрируют такие люди, как правило, вызваны их мощной потребностью в любви и уважении, помноженной на такой же силы страх отвержения или неуважения. Ощущая внутреннюю пустоту, они ищут связи с другими, но делают это настолько рьяно и требовательно, что отталкивают от себя. Опытный «пограничник» интерпретирует это как своего рода оправдание: «Должно быть, я ужасен, если никто не любит меня» или «Я знаю, что все равно он был недостоин меня».

По моему опыту, большинство таких пациентов страдали от физического или сексуального насилия в детстве или подростковом возрасте. Они оживляют свою травму, когда чувствуют себя отверженными в настоящем, – испытывают состояние сильной паники, при котором они ощущают себя буквально распадающимися пополам, теряя разум. Это другая реакция ПТСР, когда сознательное, думающее Я временно утрачивается. Когда «пограничника» кто-то бросает, он искренне считает, что не сможет жить дальше, и отчаянно использует все средства (суицидальные попытки, преследование и манипуляции) для возобновления отношений, не понимая, что такое поведение только пугает человека, которого он хочет вернуть.

Есть еще множество доказательств того, что пограничное состояние – результат травмы. Юдит Герман сообщает, что у 81 % ее пограничных пациентов в анамнезе были тяжелые детские травмы {130}. Бессел Ван дер Колк [57], еще один уважаемый авторитет в области изучения травмы, говорит о том, что только 13 % его пациентов с пограничными расстройствами не имели травмы в детстве, причем половина из них полностью блокировали все детские воспоминания {131}. Марша Лайнен, создатель диалектической поведенческой терапии [58], не так давно воскресившая собственную историю насилия в детстве, провела исследование больных психиатрического стационара, переживших сексуальное насилие. 44 % из них до этого никогда никому не рассказывали о своих переживаниях {132}. В этом опросе приняли участие 17 тысяч человек среднего класса, белых (средний возраст 57 лет), 22 % из которых сообщили о сексуальном насилии в детстве. Исследователи выяснили, что участники в целом охотно отвечали на вопросы, но никого из них никогда не спрашивали об этом раньше {133}. Возможно, традиционные терапевты, которые относились к пограничному состоянию как к классическому расстройству личности, не спрашивали своих пациентов об их детском опыте, либо страдающие сами диссоциировали собственные воспоминания.