Убийство как одно из изящных искусств - Томас Де Квинси Страница 6

«Господина Декарта сопровождал только один слуга, с которым он беседовал по-французски. Матросы приняли Декарта за иностранца и, посчитав его не дворянином, а торговцем, заключили, что он при деньгах. Задуманный план действий не сулил ничего хорошего кошельку путешественника. Разница, однако, между морскими разбойниками и разбойниками лесными заключается в том, что последние могут без опаски сохранить жизнь своим жертвам, тогда как первые не отважатся высадить пассажира на берег, не подвергая себя риску быть разоблаченными. Провожатые Декарта приняли все меры к тому, чтобы предотвратить подобную неприятность.

Они не преминули подметить, что приехал он издалека, знакомых в здешних краях у него наверняка нет и никто не возьмет на себя труд пуститься в расспросы в том случае, если путник не доберется до места назначения (quand il viendroit à manquer). Представьте, джентльмены, как эти фрисландские молодчики судачат о философе, словно это бочонок рома, предназначенный для какого-то судового маклера. Нрав у него, толковали они, тихий и скромный – и, судя по мягкости и вежливости в обращении с ними же самими, они заключили, что перед ними всего лишь зеленый юнец, без кола и двора, расправиться с которым не составит труда. Негодяи без стеснения обсуждали затеянное в присутствии самого Декарта, думая, что он не понимает никакого другого языка, кроме того, на каком беседовал со слугой; в конце концов, они твердо вознамерились убить его и бросить труп в море, а добычу разделить поровну».

Простите, джентльмены, мою веселость: право, я не в силах удержаться от смеха, вспоминая об этой истории. Две подробности кажутся мне особенно забавными: во-первых, панический ужас, или «перепуг» (как выражаются воспитанники Итона), охвативший Декарта, когда он услышал о готовящемся спектакле, который должен был завершиться его смертью, похоронами – и дележкой унаследованного имущества. Еще потешней кажется допущение, что если бы эти фрисландские гончие настигли добычу, то у нас не было бы никакой картезианской философии; каким же образом мы бы без нее обходились, если вспомнить о грудах посвященных ей томов, – предоставляю заключить любому почтенному хранителю старых книг.

Однако продолжим: невзирая на страшный перепуг, Декарт выказал готовность к борьбе, чем и поверг разбойных антикартезианцев в благоговейный трепет. «Обнаружив, – продолжает господин Байе, – что дело нешуточное, господин Декарт мигом вскочил на ноги и самым резким тоном, явившимся для этих трусов полной неожиданностью, обратился к ним на их языке и пригрозил пустить в ход шпагу, буде те осмелятся нанести ему оскорбление». Поистине, джентльмены, для столь ничтожных проходимцев было бы совершенно незаслуженной честью оказаться нанизанными на картезианскую рапиру подобно жаворонкам; и потому я рад, что господин Декарт не обездолил виселицу исполнением своей угрозы, тем более что он вряд ли сумел бы доставить судно в гавань после сведения счетов с командой: вероятно, плавание его по Зюйдер-Зее [52] длилось бы до бесконечности, и моряки по ошибке принимали бы судно за «Летучего голландца» [53], направляющегося в родной порт. «Проявленное Декартом мужество, – замечает биограф, – произвело на бандитов поистине волшебное действие. Ошеломленные неожиданностью, они впали в полную растерянность – и, забыв о своем численном перевесе, благополучно высадили путешественника там, где он пожелал».

Вы, джентльмены, вероятно, могли бы предположить, что, подражая Цезарю [54], обратившемуся к бедному паромщику со словами: «Caesarem vehis et fortunas ejus» [ «Ты везешь Цезаря и его удачу» (лат.)], Декарту следовало бы только воскликнуть: «Прочь, собаки, вам не перерезать мне глотку, ибо вы везете Декарта и его философию!» – и ему бы уже ничто не угрожало. Один из германских императоров придерживался сходного мнения. В ответ на усердные мольбы укрыться от канонады он сказал: «Фи, приятель, слышал ли ты когда-нибудь об императоре, которого сразило бы пушечное ядро?» [К указанному доводу прибегали, по крайней мере один раз, крайне неудачно: несколько столетий тому назад французский дофин, которого предостерегли от опасности заражения оспой, задал тот же вопрос: «Кто-нибудь слышал о дофине, умершем от оспы?». Верно: о подобном случае никто и слыхом не слыхивал. И тем не менее упомянутый дофин скончался именно от этой болезни. (Примеч. автора.)] Насчет императора утверждать не берусь, но для уничтожения философа потребовалось гораздо меньшее: второй величайший из европейских философов, безусловно, пал от руки убийцы. Этим философом был Спиноза.

Согласно распространенному убеждению, мне хорошо известному, Спиноза умер в своей постели. Возможно, это и так – и тем не менее его умертвили: в доказательство сошлюсь на книгу, изданную в Брюсселе в 1731 году, под заглавием «Жизнь Спинозы», господином Жаном Колерю, с многочисленными добавлениями из рукописной биографии, написанной одним из друзей философа.

Спиноза скончался 21 февраля 1677 года: ему едва исполнилось сорок четыре года. Смерть в таком возрасте сама по себе подозрительна, и автор указывает, что в рукописи содержится подтверждение вывода, «que sa mort n’a pas été tout-a-fait naturelle» [ «что смерть его была не совсем естественной» (фр.)]. Живя в сыром климате, да еще в такой моряцкой стране, как Голландия, Спиноза мог бы, конечно, злоупотреблять грогом, а в особенности пуншем [ «Июня 1, 1675. – Выпили три чаши пунша (напиток весьма для меня непривычный)», записал преподобный мистер Генрих Теонг в своем «Дневнике», опубликованном Ч. Найтом. В примечании к этому отрывку делается ссылка на книгу Фрайера «Путешествие в Вест-Индию» (1672), где упоминается «расслабляющий напиток под названием „пунш“» (что означает на языке хиндустани «пять»), из пяти ингредиентов. Приготовленный таким образом, именуется у медиков «квинта»; если составных частей только четыре – «кварта». Безусловно, именно это евангельское обозначение вызвало интерес к данному напитку у преподобного мистера Теонга. (Примеч. автора.)] – незадолго перед тем изобретенным. Вне сомнения, это было вполне возможно, однако этого не было. Месье Жан называет его «extrêmement sobre en son boire et en son manger» [ «чрезвычайно умеренным в еде и питье» (фр.)]. Ходили, правда, темные слухи о том, что Спиноза употреблял якобы сок мандрагоры [55] (с. 140) и опиум (с. 144), однако в счете от его аптекаря эти снадобья не значатся. При столь очевидной воздержанности как же он мог умереть естественной смертью в сорок четыре года? Послушаем рассказ биографа: «В воскресенье утром, 21 февраля, до начала церковной службы, Спиноза, спустившись вниз, беседовал с хозяином и хозяйкой дома». Как видим, в эту пору – около десяти утра – Спиноза был жив и вполне здоров. Однако, согласно биографу, он «вызвал из Амстердама врача, которого я бы предпочел обозначить инициалами Л. М.». Этот самый Л. М. предписал домовладельцам купить «старого петуха» и тотчас его сварить, с тем чтобы около полудня Спиноза откушал бульон, что – по возвращении из церкви хозяина с супругой – он и сделал, а также съел с аппетитом кусок старой курятины.