Год жизни. Как прожить его так, словно он последний - Стивен Левин Страница 6

За последние десятилетия работы с неизлечимо больными и попыток хоть чуть-чуть заглянуть за покровы смерти и страха умирания, как в нашем годовом эксперименте, у меня возникает чувство, что лишь текущий момент обладает реальностью, и всё остальное, в том числе и только что минувший миг, – это сон, который – в случае если он не осознан – омрачает нашу истинную природу.

Тогда становится очевидным ответ на вопрос, заданный тридцать лет назад: необходимо помнить только одну жизнь, одну смерть – эту! Чтобы полностью погрузиться в текущий день, час, мгновение – неважно, является ли он нам как жизнь или как смерть, вступаем ли мы в него на вдохе или на выдохе, – нужно лишь одно мгновение, это самое мгновение! А вместе с ним и вся осознанность, на которую мы способны, и каждая стадия нашего постепенного рождения, и уверенная радость нашего сущностного света.

Когда мой сын Ноа работал медиком в госпитале Санта-Круз, он отвечал за анализы на ВИЧ и спустя две недели после их взятия сообщал пациентам результаты. Он считал, что это часть его работы – напоминать пациентам, что хотя двухнедельное ожидание известий о том, имеется ли у вас фатальное хроническое заболевание, может вызывать перенапряжение ума, это также благоприятный шанс для сердца и интуиции, а также для размышления над своими жизненными приоритетами, целями и желаниями. Он предлагал людям небольшую практику «проживания момента», рекомендуя каждому из них в течение периода ожидания – порой не ограниченного чёткими сроками – внимательно наблюдать за тем, как ум реагирует на любой возможный исход. Отмечать весь спектр резко меняющихся эмоций и помнить, что ты – не единственный, кому выпало сейчас проходить такое испытание, почувствовать сообщество существ, затаивших дыхание на случай, если этот вдох окажется последним. Он просил этих людей помнить, что не их ум время от времени будто бы погружается в безумие, но ум как таковой. Вот это сюрприз! Инженер по выживанию нажал сигнал тревоги! Он советовал им задаться двумя вопросами, во-первых: если результаты анализа будут положительными, что они станут делать дальше, с кем поделятся этой печальной новостью и какие изменения, возможно, внесут в свою жизнь? Второй вопрос звучал так: если выяснится, что они не являются ВИЧ-инфицированными, что у них, так сказать, есть второй шанс, что они будут делать со своей жизнью?

Что, если человек не обнаружил в своём договоре пункта, позволяющего отказаться от ответственности? Что, если ему придётся продолжать жить? Какие изменения в жизни могут упростить её, если ему снова придётся в неё возвращаться? Или если на самом деле настало время готовиться к смерти? После каждого отрицательного – «у вас ВИЧ не обнаружен» – результата, которых всего было более трёхсот (сын сказал, что ему ни разу не пришлось сообщать кому-либо о положительном результате), он обычно напоминал этому человеку: если в ходе двухнедельного размышления вы представляли, что, получив смертельный прогноз, «возьмётесь за ум» или «расслабитесь», узнав, что со здоровьем всё в порядке, то чего же вы теперь ждёте?

Пару месяцев назад, перед отъездом в Азию, Ноа обратился ко мне и Ондреа с такими словами: «Как только понимаешь, в чём действительно нуждается твоё сердце, становится неважно, ждёт ли тебя жизнь или смерть, в любом случае делать надо одно и то же».

Бесчисленные второсортные фильмы выработали у нас склонность фантазировать о том, какими будут наши последние слова. Ум увлекается подобными вещами, как Нарцисс – своим отражением. В этом тайнике личных мелодрам, где мы разыгрываем самые разные варианты будущего, мы героически умираем сотней различных способов. Мы шепчем – так, чтобы собравшиеся вокруг кровати едва могли услышать – завораживающие воззвания к потомкам, искромётные шутки, исполненные глубокой иронии, и поэтическое подведение жизненных итогов. Но какие слова вы действительно произнесёте, покидая этот мир?

Я наблюдал за смертью многих людей, окружённых близкими, и последними их словами были: «Я люблю вас». Некоторые люди больше не могли говорить, но в их глазах и мягкой улыбке читалось то же исцеляющее послание. Мне доводилось бывать в помещениях, которые буквально освящались благодаря влиянию умирающих людей.

Я был также и рядом с теми, кому не удалось умереть в мире и кому более глубокая истина открылась, лишь когда свет в их глазах потух, так что многое осталось невысказанным и незавершённым. Я наблюдал, как некоторые умирали, благословляя всех вокруг, а другие – просили у всех прощения. Хотя, возможно, последний вариант выглядит не «наилучшей смертью» для человека, которому прежде не удавалось разобраться с нерешёнными трудностями, это важный шаг в развитии, совершенно новая открытость сердца. Одна вдова описала этот процесс как «очень запоздалое начало». Некоторые начинают по-настоящему жить лишь за несколько дней, часов и мгновений до своей смерти. Другие решают избежать «сумятицы последних минут» и начинают жить уже сейчас. Люди, имеющие в распоряжении больше времени для жизни, обнаруживают, что такое «приближение к себе» – первый сложный этап на пути к окончательной целостности. Для тех же, у кого времени не осталось, такое приближение оказывается крайне неустойчивой и болезненной почвой, которую нужно оставить. Однако этот этап роста, когда мы смотрим себе прямо в глаза и признаём, что для обретения целостности ещё многое нужно сделать, что нужно коснуться чьего-то сердца, исправить ошибки, отправить письма благодарности – этот этап для каждого является болезненным, расширяет жизненное пространство. Однако у некоторых из нас больше времени и возможностей для того, чтобы усвоить эти интуитивные прозрения и действовать в согласии с ними.

Опять же, урок прозрачен: готовьтесь к смерти сейчас, чтобы сделать свою жизнь более полной и осуществить свою жизненную задачу. Не думайте, что когда «наступит ваш час», эндорфины [1] сделают работу за вас. Когда действительно придёт ваше время, с вами останется то, что вы имеете сейчас.

Невозможно предсказать, что произойдёт с человеком на смертном одре – можно разве что признать, что ум обыкновенно следует привычным для него шаблонам. Ондреа говорит, что «мы умираем так, как живём».

Кажется, единственный фактор, который на самом деле может нас успокоить – это то, что люди, у которых было время подготовиться к смерти – возможно, благодаря длительной болезни, пребыванию рядом с умирающими или подлинной духовной практике, – кажется, больше заботятся о ясности и сострадании, чем о героизме. Им не нужно, чтобы во время смерти оркестр играл их музыку, хотя некоторые почти в исступлении утверждали, что слышат, будто оркестр настраивается.

Я помню одного человека, который в ходе обычного медицинского обследования узнал, что болен раком на поздней стадии. Как он отметил, его злость была по большей части вызвана тем, что за свою жизнь он совершенно не успел подготовиться к смерти. Он сказал, что ему потребовалось тридцать пять лет на то, чтобы научиться жить, а теперь у него была всего пара месяцев на то, чтобы научиться умирать. Он был вне себя. Однако, отдышавшись, он сосредоточился на собственной жизни. За следующие несколько месяцев, открываясь навстречу стремительно меняющемуся настоящему, он обрёл некоторый покой. Его последними словами, которые он произнёс в пустоте, будто обращаясь к невидимому существу, были: «Хорошо, хорошо». Но что, если смерть придёт неожиданно? Что, если мы не заметим её наступления? Сможем ли мы при этом умереть спокойно? Исцелились ли мы от своих разочарований? Встретили ли мы свою боль с добротой и осознанностью, вместо того, чтобы продолжать отвергать её, относясь к ней с отвращением и даже ненавистью? Научились ли мы, встречая свою боль с милосердием, а не со страхом, сохранять открытость сердца в тяжёлых обстоятельствах?