Книга о потерянном времени. У вас больше возможностей, чем вы думаете - Лора Вандеркам Страница 9

Конечно, вряд ли это большое открытие, но, откровенно говоря, за то время, которое многие тратят на не очень-то интересные телепередачи или бессмысленные телефонные конференции, можно добиться больших перемен. Можно вернуться к учебе. Можно писать по роману ежегодно. Я серьезно. На написание книги уходит примерно 1000 часов, если перестать смотреть телевизор по 20 часов в неделю, вы сразу же освободите для этого время.

Повторю, смысл этой арифметики не в том, чтобы вызвать у кого-то чувство вины. Сама возможность такого выбора — невероятное благословение. В некоторых частях мира люди тратят по шесть часов в день на то, чтобы принести воду. Но если вы не читаете эту книгу в лагере для беженцев, то, скорее всего, живете в изобильном, образованном и свободном обществе. И в таком обществе у людей действительно есть время, чтобы воспитывать шестерых детей и вести бизнес, или чтобы работать, преподавать и готовиться к триатлону, или чтобы заниматься любыми вещами, которые приносят в вашу жизнь радость и смысл.

Принятие этого факта требует смены установок. Как объяснила мне Дейтнер, она не говорит себе: «У меня нет времени на X, Y или Z». Она говорит, что не будет делать X, Y или Z, потому что «это не входит в число приоритетов».

Часто это вполне адекватное объяснение. Я могла бы сказать вам, что не буду шить костюм на Хэллоуин для нашего маленького ребенка, потому что у меня нет времени, но это неправда. У меня есть время. В любую отдельно взятую неделю у меня есть 168 часов. Если бы мне предложили 100 000 долларов за изготовление карнавального костюма вручную, можете не сомневаться, время нашлось бы. Но поскольку этому не бывать, я могу признать, что шитье — это такая же разумная трата 168 часов, как писательство, игра с детьми, или, если на то пошло, сон.

Но пошив костюмов к Хэллоуину — это одно. Давайте поднимем ставки. Чтобы сказать: «Я не читаю детям, потому что это не приоритет», требуется больше отваги. Если это правда не приоритет, так оно и есть — даже если звучит неполиткорректно. Будьте честными. Признайте эту правду. Может, вам не нравится читать детям. А может, детям не нравится, как вы им читаете. Может, вы предпочли бы углубиться в свой смартфон или посмотреть «Топ-модель по-американски». Может, ваша жена или ваш муж не знает равных в чтении. А может быть, вы искренне считаете, что ваш доход, польза, которую вы приносите обществу, или радость, которую получаете, работая все то время, пока ваши дети бодрствуют, — более серьезный приоритет, чем взаимодействие с ними. На это может быть очень много достойных причин. И несколько недостойных. Так или иначе, это выбор, а не вопрос недостатка времени. Когда вы говорите «У меня нет времени», то перекладываете ответственность на кого-то другого: начальника, клиента, семью. Или же ответственность возлагается на некую призрачную силу: капитализм, общество, монстра под кроватью.

Так или иначе, контроль ускользает из ваших рук. Однако если вы говорите «Это не приоритет», 168 часов снова превращаются в чистый лист, который можно заполнить по вашему выбору вещами, которые имеют для вас значение.

В этой книге вы прочтете, как это делать 24 часа в сутки 7 дней в неделю.

Как вести журнал учета времени

Если вы хотите в будущем выжать максимум из своих 168 часов, полезно знать, на что вы тратите их сейчас. Для этого можно использовать таблицу ниже, скачать ее на сайте LauraVanderkam.com, создать свою собственную, создать документ в текстовом редакторе или записывать свои действия в небольшой блокнот.

Старайтесь заполнять графы как можно подробнее. И «работа», и «звонок потенциальному клиенту» допускаются, но второе даст вам больше информации для анализа. Начинайте, когда хотите, но учитывайте время в течение 168 часов. Если вы чувствуете, что записанная неделя выдалась необычной, можете начать сначала, однако «типичные» недели случаются редко.

За годы работы мне повезло брать интервью у многих удивительных людей. Но мало кто может сравниться с Роалдом Хоффманом.

Хоффман, еврей по национальности, родился в 1937 году на границе Польши с бывшим Советским Союзом. Вскоре после начала Второй мировой войны его семью перевезли в трудовой лагерь. Отец там погиб, а Роалд с матерью выжили: им удалось бежать, после чего добрый украинский учитель спрятал их на школьном чердаке, где они провели больше года. Я как мать не могу себе представить, как тяжело было долго не давать маленькому мальчику шуметь и держать его взаперти. Но чего только не сделаешь ради выживания. Кроме того, у Хоффмана было качество, которое помогало скоротать время: он был прекрасным наблюдателем. Он смотрел через дырку в стене на смену освещения и сезонов, наблюдал за играми других детей на улице, и эти сцены глубоко врезались в его память. «Я наблюдатель, — сказал он мне, когда я брала у него интервью в 2008 году для веб-сайта журнала Scientific American. — Я смотрю, как вещи взаимодействуют друг с другом. Меня это интересует».

К концу войны Хоффман с матерью бежали на территорию, занятую Красной Армией, и провели годы в лагерях для перемещенных лиц. Мать впоследствии вышла замуж, и в 1949 году семья поселилась в Нью-Йорке. Роалд учился в школе Стайвесанта, а затем в Колумбийском университете, где показал себя как перспективный молодой ученый и завоевал немало наград. Но наука была далеко не единственным его интересом. Университетские лекции по курсу «Великие книги» и изучение поэзии — в частности, под руководством лауреата Пулитцеровской премии поэта Марка Ван Дорена, — вызвали в нем сомнения по поводу будущей профессии.

У его родителей были четкие представления о будущем маленького еврейского иммигранта. «На меня сильно давили, чтобы я стал доктором — настоящим доктором!», — говорит Хоффман. Но он знал, что не хочет заниматься медициной, поэтому искал другие приемлемые варианты. «Мне хватило мужества, чтобы заявить родителям о нежелании становиться врачом, но не хватило, чтобы признаться в желании изучать историю искусств. И в аспирантуре я занялся химией», Этот предмет он тоже любил. Он начал использовать выраженные способности к наблюдению, и вскоре химия ответила ему взаимностью. Докторскую степень он получил в Гарварде, где работал под руководством будущего нобелевского лауреата Уильяма Нанна Липскомба. Затем Хоффман стал профессором в Корнеллском университете, где добился больших успехов в описании структуры и реактивной способности органических и неорганических молекул. Правило Вудворда — Хоффмана, разработанное им совместно с Робертом Бернсом Вудвордом, позволяет предсказать расположение атомов в определенных видах органических молекул. В 1981 году он получил Нобелевскую премию по химии совместно с Кэнъити Фукуи — за разработку теории протекания химических реакций, сделанную независимо друг от друга.

Обычно Нобелевская премия считается кульминацией жизненных трудов, поэтому здесь я должна бы закончить. Но самое интересное в том, что Хоффман давал мне интервью по единственному телефону-автомату в калифорнийской творческой колонии, где он провел утро за сочинением причудливого стихотворения, в котором лирический герой разговаривает с собственным мозгом. И это было далеко не первое его литературное предприятие. Незадолго до получения Нобелевской премии он занялся поэзией всерьез. Он писал стихотворения о науке, о красоте взаимодействия между вещами, о военном детстве. И часто просто описывал все, что наблюдал — эпизоды семейной жизни, моменты взаимодействия его маленьких детей с окружающим миром. «Возможно, в этих наблюдениях есть кое-что от науки, — говорит он. — Однако, чтобы они имели смысл для читателя, их надо наделять неким эмоциональным багажом». Хоффман понимает, что кто-то изначально захочет прочесть его поэзию исключительно из-за фактора оригинальности, поэтому сознательно старается развивать свое искусство. Он изучает других поэтов, редактирует свои тексты и ездит в дома творчества, такие как этот в Калифорнии. Ему приходится нелегко. По его словам, когда речь заходит о поэзии, коллеги-ученые порой говорят: «Если бы у меня было время, я бы тоже так смог». «Они не знают, как это трудно, — замечает Хоффман. — У моих стихов бывает гораздо больше черновиков, чем у научных статей».