Словно распустившийся цветок - Сири Митчелл

Посвящается Тони, который никогда не забывает напомнить мне о том, что время от времени нужно остановиться, чтобы вдохнуть аромат цветов

Сентябрь 1852 года Графство Чешир, Англия

Я пошевелилась и подняла голову, оторвавшись от иллюстрации, которую раскрашивала, и выглянула в многостворчатое окно напротив. Там, снаружи, покачивал головками золотарник[1] и в такт ему роняла фестончатые сиреневые цветки лаватера приморская[2]. Кто-то из прежних обитателей особняка (а таковых за его вековую историю наверняка было немало) явно испытывал страсть к садоводству. Я же абсолютно не горела желанием ковыряться в земле. По крайней мере, дикая роза, высаженная далеко от своих излюбленных соленых туманов, ничуть не страдала от подобного, весьма благотворного, как выяснилось, к себе небрежения. Откровенно говоря, я была рада тому, что мне не нужно ухаживать за ней.

Вдоль узкой аллеи, спускавшейся к дороге, простирался сад. Он благоухал самыми разными растениями, некоторым из них, вообще-то, не полагалось расти в Чешире. Так, золотарник, над которым роились пчелы, был в здешних местах чужаком и, прежде чем попасть сюда, проделал долгий путь со своей родины – наших бывших колоний в Америке.

Яркие, всевозможных оттенков цветы заставляли меня забыть о том, что по другую сторону холма лежал городок Оуэрвич со своими соляными ямами, солеварнями и лесом дымовых труб, беспрестанно изрыгавших клубы угольного дыма и пара.

Впрочем, ветер, имевший привычку дуть с запада, отгонял от нас шум, дурные запахи и необыкновенно липкую сажу. Нам оставалось лишь благодарить Небеса за эти маленькие радости. А поскольку почти все окна особняка еще и выходили на поля, медленными волнами убегавшие к горизонту, я могла делать вид, будто не замечаю груженных солью повозок, снующих по дорогам, и воображать, будто живу в идиллической сельской глуши, а не близ промышленного города.

Вздохнув, я запястьем откинула упавшие на лоб волосы и снова взялась за кисточку, чтобы… О Боже! Меж покачивающихся стеблей лаватеры и золотарника показалась старинная карета адмирала, которая поднималась по аллее, дергаными рывками перепрыгивая из одного многостворчатого окна со стойками в другое. Вскочив, я подбежала к вековой дубовой двери и налегла на нее, пытаясь отворить, но та, как всегда, застопорилась на порожке. Войдя, адмирал коротко наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

— Моя дорогая Шарлотта. – После чего быстро проследовал мимо в прихожую, словно там его поджидало дело чрезвычайной срочности.

Сюда, в графство Чешир, мы переехали спустя четыре года после смерти моей матери именно по настоянию дяди-адмирала. Он сумел убедить нас, отрекомендовав Оуэрвич как райское местечко – гораздо более дешевое, нежели большой город, и окруженное обширными пастбищами и сельскохозяйственными угодьями. Здесь, в Чеширской впадине[3], сохранялся мягкий умеренный климат и равнинный пейзаж ничуть не портили невысокие холмы с пологими склонами. Оставаясь моим последним родственником по материнской линии и закоренелым холостяком, дядя умолял дать ему возможность провести остаток жизни в семейном кругу.

Сделать выбор в его пользу оказалось нетрудно. В последние годы Лондон подобрался к самому нашему порогу, изрядно утомив отца. Поскольку работой своей он мог заниматься где угодно, мы решили внять дядиным мольбам и ответили согласием. Я даже прониклась к адмиралу некоторой симпатией или, во всяком случае, стала меньше опасаться его импозантных манер и внешности. Хотя, по правде говоря, он считался паршивой овцой, запятнавшей доброе имя семьи.

Отец моей матери был автором «Ботанической истории Англии», а его отец, мой прадедушка, сподобился написать «Естественную историю Эссекса», тогда как еще его отец опубликовал первый «Каталог» растений в королевских садах. Но адмирал отверг все заслуги семьи ученых в нескольких поколениях и отправился скитаться по морям и океанам. Пару раз у нас даже возникали подозрения, не подкидыш ли он, но мать всегда твердо заверяла, что в профиль адмирал – мой вылитый дедушка, посему семейство постаралось попросту как можно дальше дистанцироваться от него.

Со своей стороны, мой отец приложил все усилия, дабы дядины подвиги во время Опиумной войны[4] не достигли ушей его собственной семьи, но, поскольку газеты в ту пору упоминали адмирала чуть ли не ежедневно, да еще учитывая тот факт, что сама королева произвела его в рыцари, это было практически невозможно.

И вот теперь, осев в Оуэрвиче, отец и адмирал заключили вынужденное перемирие и стали друзьями поневоле, после чего, к добру или к худу, но дядя повадился бывать у нас еженедельно.

Оставив его ожидать посреди прихожей с белыми оштукатуренными стенами, где он и застыл, заложив руки за спину и крепко упираясь в пол широко расставленными ногами, я отправилась за отцом.

Оказавшись в зале, отец тут же углядел прибывшую корреспонденцию и устремился к ней. Открыв письмо, ранее полученное мной из Британской Ассоциации Содействия Науке (БАСН), он принялся читать его.

Я выхватила листок у отца из рук, дабы избавить его от подобной необходимости.

— Я представила им на рассмотрение статью о субантарктических островах.

— И что они сказали?

— В минувшем году они отвергли ее, ведь я подписала ее своим именем, но при этом намекнули, что могут и передумать, если этим вопросом заинтересуешься ты.

Глаза его за стеклами круглых очков в проволочной оправе растерянно заморгали.

— Но я вряд ли заинтересуюсь этим вопросом.

После его слов я еще острее почувствовала обиду и несправедливость.

— Почему я должен писать о распространении растений, когда я занимаюсь исключительно их классификацией?

— Именно это я и имела в виду, и потому в нынешнем году взяла на себя смелость подать статью повторно, но уже от твоего имени. Теперь они превозносят ее до небес и решили опубликовать.

С этими словами я подошла к адмиралу, чтобы принять у него пальто. Он повернулся ко мне спиной и приподнял руки, чтобы я могла стянуть пальто с его плеч. Хорошенько встряхнув пальто, я повесила его на крючок на напольной вешалке с зеркалом.

— Сама не знаю, отчего я убедила себя в том, что решение о публикации будет приниматься на основании исключительно достоинств статьи. – А я-то надеялась, что когда-нибудь начну публиковаться под своим собственным именем.

Адмирал снял свой серый цилиндр и, водворив его на сгиб локтя, в упор поглядел на меня.

— Выходит, что статья становится непроходной только потому, что ее написала женщина? К чему продолжать эти бессмысленные попытки?

Отец с дядей обменялись взглядами. Я же развернулась и вышла из прихожей в малую гостиную, намереваясь вернуться к своей иллюстрации.