Тень моей любви - Дебора Смит

Пролог

Мне тридцать лет. Жизнь моя расписана как по нотам. Я заранее знаю все, что будет со мною впредь, но мне не скучно от этой предопределенности. Главное, что я никогда не смогу забыть Роана Салливана, сколько бы лет ни прошло с нашей первой встречи. Бог мой, мне было десять тогда – зелень, девчонка, мелочь пузатая. А ему уже исполнилось пятнадцать.

Роан, Рони… Так мы звали его.

Мама часто вспоминала о нем и всегда говорила одно и то же:

– Мне очень хотелось бы верить, что жизнь Рони наладилась.

Папа согласно кивал, избегая смотреть кому-либо в глаза, и на некоторое время воцарялась тишина. Моих родителей никогда не оставляло чувство вины за то, что Роана не было теперь с нами и мы не знали о нем ничего. Я никогда не прощу их.

Прошлой весной меня привезли из госпиталя домой. Ничего не изменилось. Тень исчезнувшего Рони, тень потерянных двадцати лет моей жизни лежала между мною и моей семьей. Боюсь, что это действительно навсегда: я и моя печаль о несбывшемся по одну сторону бездны по имени Роан Салливан и вежливые сожаления всех остальных – по другую.

Два моих старших брата, Джош и Брэди, вообще не касались этой темы. Два других, Эван и Хоп, вспоминали о Рони лишь по возвращении с охоты, да и то если она оказывалась удачной. Убитый олень – вот что всегда освежало их память.

– Этот олень и рядом не стоял с тем, что убил Роан Салливан, помнишь? – всегда говорил Эван Хопу. Хоп грустно кивал в ответ, соглашаясь:

– Ну, тот был король!..

Мысли о Рони были для них неразрывно связаны с великолепием его детской охотничьей удачи, потрясшей раз и навсегда их незамысловатое воображение.

Для других же членов нашей семьи, ветви которой разрослись широко и просторно, а корни уходили на такую глубину, что непосвященному становилось не по себе, Роан Салливан был лишь размытым отражением в зеркале из собственных пристрастий и раскаяний.

То, каким они помнили Рони, зависело лишь от их восприятия мира и самих себя в нем, тогда давно, когда все это случилось с нами. Но кто же любит болезненные воспоминания? Зеркала памяти наглухо повернуты к стене забвения. Так легче всем, кроме меня.

Я и Рони запечатлелись в местной истории живо и трагично. Много ли событий в маленьком городке штата Джорджия, спрятанном в горных отрогах? Память о каждом из них бережно хранится местными жителями, как фарфор своих прабабушек. Юг вообще силен традициями и воспоминаниями.

Фарфор моей прабабушки тщательно упакован в корзину и лежит на антресолях родительского дома до лучших времен. Мама все еще лелеяла хрупкую надежду, что ее единственная дочь чудом превратится в женщину, которая сервирует стол фарфором, а не пластмассой.

Могло быть и так, а стало иначе. Встреча с Роаном Салливаном, отверженным нашего городка, изменила мою жизнь, его жизнь, жизнь моей семьи. Все, что произошло с нами, уничтожило покровы приличий и ложной добродетели, и мы предстали такими, как есть, без прикрас. Правда слепила глаза, и многие отвернулись.

Я пыталась спасти Роана всеми силами своей полудетской души. Кончилось тем, что он спас меня в самом прямом смысле слова, безо всяких оговорок.

Я ничего не знала о нем, я не знала даже, жив ли он но все, что ни отмерит жизнь, я пройду и буду ждать его всегда.

Несбывшееся не покидает меня. Нет ничего горше, чем поманившее тебя счастье, которое недостижимо как линия горизонта.

Все началось на карнавале в День святого Патрика. Это был тот самый год, когда в мир ворвались “Битлз”, в Кенте полиция убила четырех студентов, а Джозеф посылал из Вьетнама письма Брэди, заканчивавшему последний класс: “Не вздумай…”

Джозеф и Брэди – мои братья. И вообще, дай вам бог не запутаться в моей многочисленной родне, проживающей в нашем городке и участвующей в нашем карнавале.

А я? Что я? Мне было пять лет, и мой маленький мир, состоящий из моей большой семьи, благополучно вращался вокруг меня. Потомки ирландцев, поселившиеся в горах Джорджии более 130 лет назад, мы праздновали, и никто не знал, что этот день отмечен судьбой.

Карнавал в День святого Патрика не был тем грандиозным фестивалем для туристов, одним из главных событий штата, куда вбухиваются огромные деньги: оркестры на городской площади, сувениры, заезжие художники и ряженные напоказ ансамбли, исполняющие настоящую ирландскую джигу.

Двадцать пять лет назад все было по-домашнему. Площадка возле старой методистской церкви в восточной части города. Семейство Джейсис и члены Женской ассоциации Дандерри продавали бутерброды и сахарную вату. На складных столиках рядом с деревянной сценой пили лимонадный пунш под блюзы “Даун маунтин бойз”. Младший класс балетной школы моей тети Глории толпился в ожидании выхода на сцену.

Танцевать я не любила и, прямо скажем, не умела. Мое чувство ритма не лезло ни в какие ворота. Я постоянно сбивалась с шага, вылезала из ряда, портила сложные фигуры танца. Не то чтобы я делала это нарочно, просто от роду была обделена способностью подчиняться. Сейчас это называется “творческая личность”, а тогда – “непослушная девчонка”.

Так или иначе, но моя мама, видимо, получала удовольствие, снимая мое неуклюжее выступление на кинокамеру. Теперь на этой старой пленке можно полюбоваться юным дарованием в зеленой юбочке с воланами, белой блузке – рукав-фонарик, зеленых носочках и черных туфлях с зелеными же большими бантами. Толстые косички украшены атласными лентами, тоже, разумеется, зелеными. Все это, вместе взятое, должно было называться – эльф.

Мы, сбиваясь и подталкивая друг друга, заканчивали последний номер концерта под – не помню уж какую – мелодию, звучавшую из портативного магнитофона тети Глории. Я посмотрела вниз и в толпе у сцены увидела его, высокого десятилетнего мальчика с сальными темными волосами, в поношенной одежде.

Это был Роан Салливан, Рони. Тогда я не осознавала всю символичность того, что я видела его вот так, сверху вниз. Не моего ума это было дело. Но пропасть между нашими семьями была так велика, что ее не сравнить с разделявшей нас в тот момент высотой сцены. Благородные Мэлони, к которым имела честь принадлежать и я, стояли в городской иерархии на вершине горы, с которой и видно не было презренных Салливанов. Вслух об этом говорилось редко, но знали это все, и очень твердо.

Рони смотрел на меня внимательно и серьезно, как будто перед ним была прима-балерина, а не маленькая неуклюжая идиотка. А именно так я себя и чувствовала, дважды наступив на ногу своей кузине Вайолет и попутно заехав локтем в правый бок другой кузине Ребекке.

Но это еще полбеды. Теперь, отметив Рони в толпе, я начисто забыла о своих руках и ногах, представляющих опасность для моих несчастных партнеров. Я, нисколько не смущаясь, уставилась на него, наверное, потому, что впервые так близко увидела сына ужасного Большого Роана Салливана с Пустоши. Мы никогда не общались с Салливанами, хотя это были наши ближайшие соседи. Место, где они обитали, не зря называлось Пустошь. С тем же успехом их вообще могло не быть. Но они были и прилагали усилия к тому, чтобы их замечали. На этой богом забытой свалке может жить только самое настоящее отребье, – так всегда говорили о Пустоши мои благонравные родственники. Поскольку все в толпе знали, что Роан Салливан и есть то самое “отребье” – вид и запах соответственные, – то старались держаться от него подальше. Может быть, поэтому я не могла оторвать глаз от этого островка одиночества среди праздника жизни.