Выйти замуж за итальянца - Елена Ларина

Любовь всесильна: нет на Земле счастья выше наслаждения служить ей.

Вильям Шекспир.

Вокруг царило радостное оживление, раздавались веселые голоса, шумные приветствия, смех. Вся атмосфера загородного дома была пронизана каким-то лихорадочным возбуждением, какое бывает лишь в предвкушении долгожданного праздника. В другой раз я обязательно оказалась бы в эпицентре этого девичника, впитывая всеми порами его дружелюбное настроение, охая и ахая при встрече со старыми подругами, купаясь в комплиментах и с удовольствием отвечая на вопросы. В другой раз, но не сейчас. Слишком многое произошло за последнее время, слишком много событий, которые навалились так внезапно, так неожиданно, и полностью перевернули мою жизнь. Жизнь, историю которой мне сегодня предстоит рассказать.

Я поежилась и, несмотря на то что в доме было тепло, подсела поближе к камину. Обхватила себя руками. Кто-то, кажется Регина, проходя мимо, задержался на секунду и накинул мне на плечи теплую шаль. Я благодарно кивнула и уткнулась в мягкую шерсть, не отрывая взгляда от огненных бликов в камине. Говорят, есть две вещи, на которые можно смотреть вечно, – это огонь и вода. Я смотрела на огонь, а перед глазами мелькали образы, события, лица… Я забиралась в свои воспоминания, как черепаха забирается в панцирь, и все оттягивала тот миг, когда мне придется показать не только свою внешность, такую, какой она теперь стала, но и обнажить душу. А это было непросто. Броня, защищавшая ее последние десять лет, нарастающая год от года, треснула совсем недавно. Она уже начала осыпаться, но еще не спала окончательно. И говорить об этом сейчас, даже в присутствии давних подруг, подруг моей юности, было пока еще больно. Может быть, поэтому я и скрывалась сейчас в полумраке маленькой гостиной, страшась выходить на свет. Может быть, поэтому так долго колебалась, приезжать сюда или нет. Но не приехать я не могла.

Ева позвонила мне совершенно неожиданно, под самое Рождество, в тот момент, когда прежняя моя жизнь рассыпалась в прах, растаяла, как снег весной, а новая еще только начиналась. Она была так уверена в том, что я приеду на встречу, что об отказе не могло быть и речи. Да я и сама хотела увидеть девчонок, все же десять лет не виделись, а это немалый срок! И к тому же Евин звонок показался мне хорошим предзнаменованием. Словно судьба давала мне еще один шанс вернуться в далекую юность, вычеркнуть все эти годы, исправить все совершенные ошибки, возродиться заново, как птица Феникс из пепла. Но чтобы возродиться, следовало сначала сгореть дотла. Прежде чем начать жить дальше, необходимо было исповедаться. А чем сегодняшний вечер плох для исповеди? Я буду не одна, нас будет много.

Непослушная прядь волос упала на лицо. Я заправила ее за ухо и вспомнила Эльгу Карловну. Когда-то, в холодном зале ДК, она так же, как и я, куталась в теплую шаль и тем же движением заправляла волосы за уши. Случайное воспоминание придало смелости. В конце концов, здесь все свои, и все будут приоткрывать сегодня тайны своего прошлого, бередить старые раны. Значит, смогу и я. Сумею подобрать нужные слова, найти силы, чтобы выразить и радость, и боль. Глубину ненависти и силу любви. Вот только с чего же начать?

Я задумалась, и поняла, что начинать придется с самого главного. С близнеца.

В детстве я была уродиной. Или казалась себе таковой. Я ненавидела свои мягкие рыжеватые волосы, непослушными кудряшками выбивающиеся из прически, ненавидела яркие крупные веснушки на носу. Да и сам нос, маленький, чуть вздернутый, казался мне каким-то недоразумением. Услышав где-то, что нос человека отражает его характер, я расстроилась еще больше. Получается, что и характер у меня был такой же незначительный, как нос, совсем не такой, о каком я мечтала. Рот мой, большой, как у лягушонка, украшенный яркими, четко обрисованными губами, тоже не доставлял мне радости. Но больше всего я ненавидела свои зубы. Точнее не сами зубы, а страшные металлические скобы, служившие их вечным уродливым украшением. Эти скобы отравляли мне всю жизнь. Примерно раз в неделю я срывалась и начинала приставать к матери с просьбой наконец-то их снять. А мать говорила, что мы и без того поставили их слишком поздно, что это необходимость, что потом, когда-нибудь, я это пойму и буду ей благодарна. Но я не думала о том, что будет потом. Я хотела быть красивой здесь и сейчас. Однажды, после очередных капризов и истерик, которые я закатывала с трогательным постоянством, мать резко отчитала меня и заявила, что этот вопрос закрыт. Что скобы носить НАДО и разговоров об этом она больше слышать не желает. И я отступила. Когда мать говорила слово «надо», спорить о чем-либо было бесполезно, она у меня была женщина– кремень. Именно с таким носом и с таким характером, о которых я всегда мечтала.

Тогда я стала подходить к зеркалу и представлять себя красивой. Я училась улыбаться, не открывая рта, чтобы не были видны скобки. Замазывала веснушки разными кремами, простыми и тональными, и даже маминой французской пудрой. Мочила волосы, чтобы не завивались на концах. Все было бессмысленно. Улыбаться одними губами я научилась достаточно быстро, получалось даже как-то загадочно. Но отойдя от зеркала, я сразу забывала об этом и начинала по-прежнему скалиться во весь рот. Веснушки, чемпионы среди веснушек по яркости и размеру, не выводились ни– какими средствами и проглядывали даже через очень толстый слой грима. Что касается волос, то от воды они начинали завиваться еще сильнее.

И тогда я придумала себе близнеца. Близнец жил во мне, но как бы отдельной жизнью. Я назвала ее Ольгой. Не Лялей и не Лесей, как звали меня дома. Не Олей, Оленькой или Олькой, как в школе. А Ольгой. Как ту княжну из учебника истории, которая отомстила за мужа. У близнеца были все мои достоинства и ни одного моего недостатка. Она была сильной, дерзкой, мужественной. Она умела бороться с трудностями. У нее был дар нравиться людям, находить с ними общий язык. И она была прекрасна. Большие серо-зеленые миндалевидные глаза, смотревшие с моего лица, принадлежали ей. Так же, как и густая поросль длинных ресниц, и изогнутые соболиные брови, и очаровательные маленькие ушки. Все это относилось к моему близнецу, мне же суждено было терпеть остальное.

Дни проходили за днями, и мой близнец становился все сильнее, все мудрее, занимал все больше места в моей жизни. Ее характер прорисовывался все более отчетливо. Она не была такой ранимой, как я, нет. Она была воительницей, с сердцем, покрытым броней. Моя растерянность, мои комплексы, неуверенность в себе, были ей чужды. Ольга придумала свои правила игры, и эти правила больше подходили к жестокой реальности. Я лепила ее такой, какой хотела бы быть сама, но жизнь вносила в мое произведение свои коррективы. И однажды Ольга подала голос.

Это произошло как-то случайно. Мы готовили школьный спектакль к Новому году. Тамара Акопян, звезда параллельного класса, должна была играть в нем Снегурочку. Мне же отводилась роль Бабы Яги. Роли распределили таким образом совершенно автоматически. Все три года, что я посещала театральную студию, Тамара считалась там примадонной и играла исключительно положительных красавиц. Надо отдать ей должное, определенные данные у нее для этого были. Особенно выигрышно смотрелись ее большие цыганские глаза, которыми она разила наповал неокрепшие сердца местных кавалеров. Хорош был также голос, глубокий, звучный, идущий откуда-то из глубин грудной клетки с выдающимся не по возрасту бюстом.