Во власти бури - Данелла Хармон

Пролог

Англия, Лондон, Уэйбурн-Хаус

1810 год

Пожар начался с искры, упавшей в стожок сена, приготовленного на корм лошадям. Лишь струйка дыма, тонкая и блеклая, указывала на грозящую беду, пока сквозняк от распахнутых ворот конюшни не раздул пламя. С ревом и треском стожок занялся в считанные секунды.

Виновник произошедшего с довольным смешком бросил в огонь керосиновую лампу и отшатнулся, когда его опалило жаром, но не спешил покидать место преступления.

Наоборот, его зачарованный взгляд не отрывался от прихотливой игры языков пламени. Жар усиливался, выжимая влагу из каждой поры, грозя опалить брови и волосы, однако злоумышленник медлил, машинально отирая мокрое побагровевшее лицо.

«Это послужит тебе уроком, ублюдок, — думал он со злобным торжеством. — Научит держать слово. Твои лошадки не достались мне, но и тебе придется проститься с ними навсегда…»

Едкий дым сгустился под крышей настолько, что совершенно скрыл балки перекрытий и стекал вниз, словно зловещий темный водопад. Неосторожно вдохнув полной грудью, поджигатель закашлял и вдруг осознал, что промедление может стоить ему жизни. Прикрыв нос и рот платком, он начал отступать к выходу, не отрывая при этом взгляда от разбушевавшегося пламени. Цель достигнута. Никакими силами уже невозможно было отстоять конюшню.

Словно обезумевший демон, пламя пожирало все, что оказывалось на его пути: сено, соломенную подстилку, переборки стойл. Все они были пусты, за исключением последнего, откуда уже раздавалось пронзительное ржание испуганного животного.

Жеребец, к стойлу которого подбиралось ненасытное пламя, был самой ценной лошадью во всей Англии… да что там в Англии — во всем мире! Но злоумышленник и пальцем не пошевелил, чтобы прийти ему на помощь. Наоборот, он с жадностью прислушивался к отчаянному ржанию, вновь позабыв о грозящей опасности и не замечая, как обжигает тело разогретая ткань одежды, как волны жара катятся одна за другой, как сохнет кожа, как удушлив насыщенный дымом воздух. Конюшня превратилась в преисподнюю, резко пахло горящей лежалой соломой, деревом, кожей; казалось, сам земляной пол конюшни занялся.

Наконец инстинкт самосохранения заставил преступника сдвинуться с места. Отвернувшись, он бросился к дверям, но замер, словно пригвожденный к месту. Его настигло уже не ржание, а дикий вопль смертельного ужаса. Воображение живо нарисовало жадные щупальца огня, тянущиеся к бесценному животному, обвивающие его, жгучие и беспощадные. Сожаление на миг коснулось черного сердца.

«Все могло обернуться по-другому, Уэйбурн. Старый ты болван!»

Человек пересек порог обреченного строения. Порыв холодного ночного воздуха был так сладок, что он задышал часто и жадно, стремясь избавиться от привкуса дыма во рту. За спиной ревело и бесновалось пламя, трещали балки, обрушиваясь сверху и ломая подточенные огнем переборки стойл.

«Все кончено», — угрюмо подумал он… и вздохнул, Стук подков стремительно приближался. Человек резко повернулся — раздувая ноздри, дико выкатив белки глаз и высоко подняв опаленный, дымящийся хвост, жеребец вырвался из огня настоящим исчадием ада. Отблески пламени плясали на его крупе и черной как смоль гриве. Он мчался прямо на злоумышленника, словно ангел мести. Со сдавленным криком тот отскочил в сторону и упал, потеряв равновесие. Животное пронеслось мимо. Дрожа от потрясения, человек не без труда поднялся на ноги. Он находился к конюшне слишком близко, и каждый раз, когда очередная балка рушилась, сноп искр вырывался наружу, обжигая его.

Шум стоял такой, что в нем терялись все остальные звуки, поэтому поджигатель услышал крики лишь тогда, когда спасаться бегством было уже поздно.

От темной громады особняка бежали люди во главе с самим стариком Уэйбурном. Слуги тщетно старались урезонить хозяина.

— Шареб! — снова и снова повторял старик. — Шареб!

Оставив мысли о бегстве, преступник укрылся в тени вяза, листва которого уже начала сворачиваться от невыносимого жара. На лице с правильными породистыми чертами появилось удовлетворенное выражение. С улыбкой он следил за тем, как старый граф, путаясь в халате, размахивает руками. Ночной колпак, по-прежнему завязанный под подбородком, нелепо съехал на спину.

— Шареб-эр-рех!

— Стойте, милорд! Опомнитесь! — кричал один из слуг, пытаясь удержать его. — Не делайте этого!

Крыша частично провалилась. Громадный клуб черного дыма, весь пронизанный искрами, вырвался из отверстия.

— Шареб!

— Милорд, умоляю вас! Поздно! Не ходите туда!

— Шареб-эр-рех!

В слепом отчаянии старый граф бросился в самое пекло через распахнутые и уже горящие ворота. Приостановившись на пару секунд, слуги двумя группами пустились в обход конюшни, не столько в надежде пробраться через другие двери, сколько не в силах бездействовать.

Поджигатель вытянул шею, прислушиваясь, и очень скоро услышал крики старика. Пятясь, тот появился в дверях, неуклюже повернулся, хватая ртом воздух и держась за ходившую ходуном грудь. После нескольких неверных шагов ноги его подкосились и он рухнул ничком прямо на занявшиеся полы халата.

Преступник снова прислушался, потом бесшумно покинул свое укрытие и, обойдя лежащего графа, с холодным любопытством уставился на его дымящуюся одежду. Морщинистые веки старика приоткрылись, он поднял голову, чтобы посмотреть на того, чьи ноги маячили перед ним.

— Ты… — выдохнул он. — Я так и знал… из мести, конечно. Не надо было связываться… с тобой.

Наступило молчание, нарушавшееся лишь треском горящего дерева. Где-то позади конюшни слышались крики слуг, звавших хозяина, но двое у дверей оставались как бы отделенными от происходящего: преступник и невольная жертва — лицом к лицу.

Старый граф уронил голову на утоптанную горячую землю, и поджигатель поспешил присесть, чтобы видеть его лицо.

— Увы, Уэйбурн! Это молодой Тристан наврал тебе насчет меня, так ведь? Поэтому ты решил расторгнуть договор?

Вместо ответа Уэйбурн судорожным рывком вытянул руки, пытаясь дотянуться до мучителя, но пальцы лишь заскребли по земле, заставив говорившего пожать плечами и усмехнуться.

— Что тут сказать? Я весь в долгах. Ты здорово подвел меня, и я был бы не я, если бы не возместил это сторицей.

А теперь прощай, и да сгинешь ты в аду!

Он поднялся и какое-то время стоял, равнодушно наблюдая за тем, как морщинистая рука пытается до него дотянуться. Наконец слабое движение прекратилось, глаза графа закрылись, и даже в неверном отсвете пламени было заметно, какой пепельный оттенок приобрело его лицо.

В отдалении послышался тяжелый стук подков. Это возвращался к пылающей конюшне жеребец Уэйбурна.