Тайная помолвка - Вера Крыжановская

* * *

Современное общество мало знакомо с прозой выдающейся русской писательницы конца XIX – начала XX вв. Веры Ивановны Крыжановской. С 1917 года уникальное творческое наследие Крыжановской, насчитывающее более 70 историко-оккультных романов и повестей, на десятилетия попало под запрет в СССР. Но если в государстве, материалистическом до мозга костей, нет места ни мистике, ни Богу, то оно всегда найдется в сердце Мастера: Михаил Булгаков считал Крыжановскую своим литературным учителем. Или по-прежнему считает? Не каждый отважится спросить самого безвременно ушедшего гения, а ведь азбука спиритов проста: «Кто ты? Если ты человек, то стукни один раз; а если – дух, то два». 11 декабря 1847 г. ей положили начало девочки Фокс, впоследствии исключенные из лона Церкви за общение с духом и вынужденные переехать в Рочестер…

Роман «Тайная помолвка» (1890), выходивший также под названиями «Месть еврея» и «Немезида», – уже достаточно зрелый плод озарения [1]Крыжановской духом загадочного Рочестера [2]. Одаренный спирит, жена и сподвижница председателя петербургского «Кружка для исследования в области психизма», предсказавшая будущему Николаю Второму трагические события на Ходынке и мученическую смерть, Крыжановская утверждала, что жить и писать ей помогает ее небесный покровитель Рочестер. Поэтому, завершая произведение, она либо ставила фамилию Рочестера рядом со своей, либо и вовсе самоустранялась, публикуясь под именем мистического соавтора.

Вы изумитесь, насколько стройный сюжет вышел из-под пера Крыжановской во время сеанса автоматического письма! [3]Наверняка «Тайная помолвка» стоила Вере Ивановне не одного обморока [4], по крайней мере, графиню Маркош в первой же сцене с ее участием главный герой, Самуил Мейер, находит без чувств. И не единожды юная аристократка физически будет не в силах держать удары судьбы, бросившей ее в объятия иудея, чтобы потом, когда предрассудки отступят перед истинной любовью, не знающей рас, вырвать прекрасную гойшу из ставших желанными объятий.

А каково будет самому банкиру Мейеру, до поры воспринимавшему спиритизм лишь как верчение блюдец, кручение столов и всякие вздорные фокусы, открыть в себе талант медиума и собственноручно записать наставления покойного отца, которого свела в могилу готовность сына креститься ради обладания христианкой? Духу ростовщика, при жизни признававшего лишь ветхозаветное «око за око», следовало бы взывать к возмездию, подобно Тени отца Гамлета… Но это уже совсем другая история.

Стоял прекрасный весенний день. Щегольская карета, запряженная парой кровных лошадей, мчалась по оживленным улицам Пешта и остановилась у подъезда дома аристократической части города, а ливрейный лакей отворил дверцы экипажа. Из него проворно вышел молодой человек и, слегка кивнув головой на почтительный поклон швейцара, медленно стал подниматься по широкой лестнице с золочеными перилами в первый этаж.

– Батюшка вас спрашивал, сударь, – сказал лакей вошедшему, снимая с него пальто. – Теперь он в конторе, но просил вас подождать его в кабинете.

Молодой человек, не отвечая, прошел несколько комнат и вошел в кабинет отца. Это была большая комната, убранная с претензией на роскошь. Мебель с позолотой, мягкий ковер на полу, столы, уставленные драгоценными произведениями искусства, – все это гармонировало между собой. Лишь одно огромное бюро, заваленное бумагами, и большой массивный несгораемый шкаф свидетельствовали, что это кабинет делового человека.

Пройдясь нетерпеливо несколько раз по комнате, молодой человек бросился в кресло и, откинув голову на спинку, задумался.

Старый банкир Авраам Мейер был тип еврея, который, выйдя из ничтожества, создал себе неизвестно как огромное богатство. Родился он в жалкой лавчонке маленького провинциального города и был сначала мелким торговцем. С коробом на спине исходил он всю страну вдоль и поперек, не пропуская ни одного угла. Расчетливый и неутомимый, сопутствуемый той счастливой удачей, которая неизменно связана с работой еврея, Авраам быстро сколотил себе маленький капиталец, и счастливая спекуляция сделала из него богатого человека, а время – банкира-миллионера. Хотя он сам остался евреем душой и телом, строгим блюстителем Моисеева закона, но своему единственному сыну дал хорошее образование.

Самуил, родившийся после двенадцатилетнего бесплодного супружества и стоивший жизни матери, был идолом старика Мейера. Для него он работал, беспрерывно накопляя богатство, для его образования он ничего не упустил из вида, и Самуил Мейер, надо сознаться, прекрасно воспользовался предоставленными ему средствами. Блистательно учился он сперва под руководством лучших профессоров, а затем в университете. По окончании курса наук он путешествовал, и это дало ему окончательную полировку. Он говорил на шести языках, хорошо рисовал и был прекрасным музыкантом.

Богато одаренный, но гордый и страстный, Самуил ненавидел свое еврейское происхождение, которое было причиной многих его неприятностей и замыкало ему двери действительно аристократических кругов, куда он так жаждал проникнуть.

Отец предоставил ему полную свободу. Он жил богато, занимался спортом, поддерживал отношения со своими старыми школьными товарищами и золотой молодежью, которые охотно посещали его и еще охотнее, при случае, занимали у него деньги.

Старые приятели Авраама Мейера выговаривали ему, что сын его никогда не посещал синагоги и открыто не исполнял предписанный закон, постоянно вращаясь в обществе христиан и следуя их обычаям.

Старый банкир отвечал на это со сдержанным смехом:

– Пусть веселится, пока молод! Христиане сами постараются разочаровать его в своей дружбе, а когда он отрезвится, то вернется к вере отцов, которая все же живет в его сердце. Самуилу всего 25 лет, он добросовестный работник, у него есть деловое чутье, и, когда пройдут увлечения молодости, он будет моим достойным преемником.

Довольно долгое время прошло после его приезда, но он этого не заметил, занятый своими думами. Тихо приподнялась бархатная портьера, и старик с седой бородой, худой и сгорбленный, остановился на пороге и пытливым взглядом посмотрел на сидевшего в кресле и погруженного в думы Самуила.