Любовь - азартная игра - Барбара Картленд

Примечание автора

В конце восемнадцатого — начале девятнадцатого столетия, особенно во времена Регентства, азартные игры приобрели небывалую популярность.

Игорный клуб Уотьера, в котором красавчик Брумель президентствовал несколько лет подряд, пользовался дурной славой: там играли ночи напролет, молодые щеголи пускали по ветру целые состояния и родовые поместья.

Страсть к азартной игре доходила до того, что ставки делались не только на лошадей, но и на что угодно, вплоть до движения мух по стене.

Конечно, все это было следствием безделья и скуки.

Второй лорд Олвэнли, известный щеголь, «прославился» больше других: он унаследовал не то шестьдесят, не то семьдесят тысяч фунтов стерлингов и тотчас принялся их проматывать, и очень скоро по уши увяз в долгах. Его состояние буквально таяло за игорным столом.

Чарльз Джеймс Фокс, блестящий, остроумный политик из партии вигов, сын очень богатого отца, получил блестящее образование — он обучался в Итоне, Оксфорде и объездил всю Европу. Но, к сожалению, юноша рано заинтересовался азартными играми, и этот интерес скоро превратился во всепоглощающую страсть, из-за которой он постоянно залезал в долги.

В двадцать пять — двадцать шесть лет он мог всю ночь напролет играть в кости, а затем выступать в палате общин с речью. Однажды он просидел за игорным столом с вечера до пяти утра и проиграл одиннадцать тысяч фунтов стерлингов — сумму по тем временам баснословную.

Но все это меркнет по сравнению со ставками генерала Блюхера. Посетив Лондон после отступления Наполеона из Москвы, он потерял в Карлтон-Хаусе двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, то есть, войдя в игорный дом состоятельным человеком, покинул его почти без средств к существованию.

1817 год

Идона вернулась из сада с корзиной, полной нарциссов.

Девушка размышляла, как вплести их в венок, чтобы положить на могилу отца.

Родители дали ей скандинавское имя, означающее «Богиня весны», и, вероятно, поэтому она так трепетно относилась к весенним цветам, любила их больше пышных летних роз или осенних хризантем.

Ей часто вспоминалась легенда о Нарциссе, услышанная в раннем детстве от матери.

Девочка словно видела наяву молодого прелестного юношу на берегу лесного озера. Залюбовавшись собственным отражением, он попытался дотронуться до него, упал в воду и утонул.

Идона вспоминала, как она в ужасе вскрикнула, когда мать дошла до этого трагического момента, но леди Овертон, улыбнувшись, продолжила:

— Эхо — юная нимфа, безответно влюбленная в Нарцисса, — вместе с сестрами-нимфами, рыдая, прибежала к озеру, чтобы вынуть тело, но оно исчезло.

— Как грустно… — пробормотала Идона.

— Только белый цветок плавал на тихой глади воды… — продолжала мать. — И до сих пор можно услышать голос Эхо, зовущей Нарцисса.

Легенда захватила воображение Идоны, хотя тогда ей было лет шесть или семь.

Оставшись одна в саду или гуляя по лесу, она кричала и, слыша, как многократно повторяет эхо ее собственный голос, думала: это девушка зовет утонувшего Нарцисса.

Подойдя к красивому черно-белому дому в стиле Тюдор, она забыла о цветах и обратила мысли к тому, для кого они были собраны.

После смерти отца прошла неделя, но Идона все еще не могла поверить, что она больше никогда его не увидит.

Никогда больше он не подойдет к ней — красивый, немного легкомысленный, в высокой охотничьей шляпе, чуть сдвинутой набок, из-под которой виднелись темные волосы.

Отличный наездник, владелец хороших, хотя и не самых лучших, лошадей, он давал фору всем участникам охоты, даже владельцам великолепных животных. В поле он всегда был удачливее всех.

— Как же я потеряла тебя, папа? — шепотом спросила дочь.

Идона вошла в дом через дверь, ведущую из сада, и направилась в комнату, уставленную вазами и кувшинами, которая так и называлась — цветочная.

Именно здесь садовники, горничные, а в последние годы — они с матерью занимались цветами, составляя букеты, аромат которых наполнял комнаты, вытесняя затхлость веков, которую Идона ощущала в других домах.

Она поставила корзину на стол из сосновых досок в середине маленькой цветочной.

«Нарциссы, — думала она, — такие нежные, такие красивые, точно звездочки, упавшие с неба, и жаль ломать стебли, чтобы прикрепить к венку».

И Идона решила поставить их на могилу отца в низкой вазе: пусть стоят, как и на столах в гостиной. Не успела она вынуть из корзины первый нарцисс, как раздался резкий стук в дверь.

«Наверное, старый Эдам не слышит, — подумала она, — бедняга стал совсем глухой, а миссис

Эдам в этот утренний час убирает постель наверху и протирает коридоры».

В последний год Идона частенько все делала сама: не было денег платить слугам, при матери их было гораздо больше.

Единственным утешением стало то, что отца привезли из Лондона, чтобы похоронить на церковном дворе, где покоились его предки. Его положили рядом с матерью.

Идоне трудно вспоминать о матери без слез даже теперь, два года спустя после ее смерти.

В ту зиму, когда умерла мать, — настолько морозную, что сколько бы дров они не жгли, большой дом оставался неуютным и холодным, — весь мир для отца распался на куски.

Все вместе они были необычайно счастливы — так казалось не одной Идоне, а многим вокруг. Люди говорили: «Овертоны похожи на семейство из доброй сказки».

Конечно, думала Идона, на свете нет другой такой замечательной женщины, как ее мать. Идона словно увидела их рядом: мать — небольшого роста, очень приятная, женственная, и отец — высокий, красивый, немного легкомысленный, но настоящий мужчина.

Они не были богаты, но жили более или менее комфортно на пособие леди Овертон. После ее смерти отец и дочь были потрясены — оказалось, что теперь у них нет не только любимой жены и матери, но и денег.

Да, деньги были от ее отца, графа Хэмпстедского, ожидавшего в свое время, что дочь выйдет за кого-то поважнее, чем «обедневший баронет», как он называл Овертона.

И хотя за многие годы их совместной жизни стало ясно, что дочь счастлива с Ричардом Овертоном, граф не изменил своего мнения.

Оправившись после удара от смерти жены, первое, что отец сказал Идоне, было:

— Итак, моя куколка, нам придется потуже затянуть пояса и самим добывать себе средства, чего раньше мы никогда не делали.

Удар следовал за ударом; больше всего Идона боялась, чтобы отец не потерял рассудок.