Недоступная и желанная - Лоретта Чейз

Пролог

Лонглендз, Нортхэмтоншир

Сентябрь, 1826 г.

Родовое имя герцога Эйнсвуда было Мэллори. Геральдические исследования сходятся на том, что предки его прибыли из Нормандии в двенадцатом веке и обосновались в Англии вместе с еще несколькими семействами, представителей которых также называли Мэллори. Этимологически это слово сродни такому понятию, как «несчастье» или «неудача». Но если судить по ранней истории семейства Эйнсвудов, то наиболее точным переводом их родового имени было бы «Беда», причем именно так – с большой буквы. Одни предки герцога жили долго, другие совсем немного. Тем не менее судьба каждого из них была нелегкой из-за постоянных проблем, связанных с их нравом. Все они не могли обойтись без проказ, зачастую отнюдь не безобидных, и порой совсем диких выходок, дурная слава о которых распространялась далеко за пределы их владений. Такова уж была их натура.

Однако времена меняются, а вместе с ними и люди. Начали меняться, приспосабливаясь к спокойной, мирной жизни, и представители этого мятежного рода.

Особенно преуспел в этом скончавшийся десять лет назад четвертый герцог Эйнсвуд. Будучи последним представителем своего поколения в роде Мэллори, этот старый распутник с годами сумел прослыть весьма респектабельным джентльменом и сделать так, что представители семейства стали заслуженно считаться людьми вполне уважаемыми и даже целомудренными.

Правда, имелось одно исключение – единственный сын младшего брата четвертого герцога. Вир Эйлуин был последним из Мэллори, полностью унаследовавшим от далеких предков пристрастие к безумствам. Более шести футов роста, он был самым высоким, самым красивым и при этом самым необузданным из всех представителей семейства. От отца Вир унаследовал прекрасные густые волосы цвета спелого каштана и темно-зеленые глаза, излучающие те самые лихость и зов греха, перед которыми на протяжении веков не смогло устоять бесчисленное множество женщин разных поколений и возрастов. Сам Вир в свои тридцать два года меру греха, допускавшуюся не самым строгим общественным мнением для молодого мужчины, перекрыл с лихвой и останавливаться не собирался.

В данный момент путь его лежал через большой лес поместья Лонглендз – загородной резиденции герцогов Эйнсвудов, – а целью прогулки являлась расположенная в ближайшей деревушке таверна «Заяц и голубка». Дорогу Вир скрашивал, насмешливо напевая баритоном текст англиканской заупокойной молитвы на мотив баллады весьма фривольного содержания.

За последние десять лет Виру приходилось так часто выслушивать похоронную службу, что он выучил ее наизусть от самой первой строфы «Я есмь воскресение и жизнь» до заключительного «Аминь».

«Поскольку Богу Всемогущему, – раздавалось по округе, – по великой милости Своей было угодно забрать душу нашего брата…»

На слове «брата» пение оборвалось. Вир замер, ощутив, как непроизвольно напряглись широкие плечи, сдерживая конвульсивные подергивания, сотрясающие его могучее тело. Он уперся рукой в ствол ближайшего дерева, скрипнул зубами, плотно закрыл глаза и постарался ослабить очередной приступ раздирающего сердце горя. Вир напомнил себе, что за последние десять лет это были далеко не единственные похороны близких и что он уже пролил достаточно слез за семь дней, прошедших с последнего вздоха кузена Чарли, пятого герцога Эйнсвуда.

Чарли лежит сейчас в склепе вместе с другими родственниками, души которых «было угодно забрать» Всемогущему Богу за десятилетие, ставшее для их семейства временем почти непрерывных похорон. Началось с кончины четвертого герцога, в девять лет заменившего Виру отца. Затем смерть поочередно унесла братьев Чарли, их сыновей и вдов, скончались несколько незамужних родственниц, покинули этот мир жена Чарли и их старший сын.

Однако, несмотря на столь обширный список потерь, именно последние похороны произвели на Вира особенно тяжелое, почти невыносимое впечатление. Дело не только в том, что он любил Чарли больше всех остальных Мэллори. Чарли был одним из трех человек на всем свете, к которым Вир относился действительно как к братьям. Двое других – это Роджер Барнес, виконт Уорделл и Себастьян Баллистер, четвертый маркиз Дейн. Последнего, мрачного гиганта, более известного по прозвищу Лорд Вельзевул, даже родственники считали позором рода Баллистеров и темным пятном на их славном гербе. Дейн и Уорделл были постоянными приятелями во всех небезызвестных приключениям со времен учебы в Итоне. Однако Уорделл погиб в пьяной драке на конном дворе шесть лет назад, а Дейн несколько месяцев спустя махнул на континент и, похоже, навсегда решил обосноваться в Париже.

Ни одного из друзей рядом с ним теперь не было. Что касается родственников, то, помимо самого Вира, остался лишь один представитель мужского пола основной ветви Мэллори – младший сын Чарли девятилетний Робин, шестой герцог Эйнсвуд.

Чарли оставил после себя еще и двух дочерей. К людям, учитывающим женщин в родословном древе, Вир никак не относился, и факт этот достоин упоминания лишь в виду завещания. В нем Чарли назначал Вира, как ближайшего взрослого родственника-мужчину, опекуном своих детей. Опекунство это, конечно, не требовало каких-то конкретных действий. Члены семьи восприняли возложение этой обязанности на последнего Мэллори-озорника как дань традициям, не более того. Все они, включая самого Чарли, слишком много знали о характере и поведении Вира, чтобы доверить ему воспитание невинных детей. Никто не сомневался, что этим займется одна из замужних сестер Чарли.

Другими словами, изначально предполагалось, что звание опекуна будет для Вира чисто номинальным. Сам он даже толком не взглянул на своих подопечных за все семь дней, прошедшие с тех пор как он приехал в Лонглендз. Приехал, надо сказать, как раз вовремя, чтобы успеть проститься с Чарли.

А вообще все происходящее до ужаса напоминало то, что напророчил десять лет назад перед своей смертью дядюшка сидящему у его постели Виру. «Я видел это, видел, как они собрались вокруг меня, – рассказывал он. – Они ходили взад и вперед, входили и выходили. Несчастные. Помнишь у Иова? “Как цветок, он выходит и опадает…”. Двое моих братьев “опали” еще задолго до твоего рождения. Затем твой отец. А сегодня я видел их, моих сыновей: Чарльза, Генри и Вильяма. – Был ли это просто бред умирающего? – “… как тень, и не останавливается”. Я видел их всех, все они тени. Что это значит, парень?»

Вир тогда подумал, что старик потихоньку теряет рассудок. Сейчас он понимал куда больше.

Да уж. Все они тени.

– Все сходится, черт побери, – пробормотал Вир, резко отстраняясь от дерева. – Будь проклято твое пророчество, дядюшка!

С этими словами он вернулся к прежнему занятию: пошел вперед, еще громче распевая молитву на неподходящий мотив и время от времени поднимая глаза к небу. Хорошо знающий Вира человек, увидев его в этот момент, сразу же понял бы, что тот попросту дразнит Всевышнего точно так же, как часто дразнил своих приятелей. Вир Мэллори, как обычно, искал беду на свою голову и был готов потягаться с самим Господом.