Семейный стриптиз - Оливия Голдсмит Страница 10

– Точно. Фирма по прокату лимузинов. По-моему, он не женат, – продолжала Мишель.

– Н-да? Значит, завел подружку. Несчастная девица, я бы сказала.

– Может, у них новомодный брак? Знаешь, когда вы­писывают себе из России молодую жену.

– Брак! – фыркнула Джада. – Полнейшее безумие. Пару минут они шагали в молчании.

– Ну? – первой не выдержала Мишель. – И что ты ре­шила насчет Клинтона? Заставишь его наконец выполнить обязательства?

– Клинтон и обязательства? Не смеши меня, это две вещи несовместимые.

– Не пойму, как он не боится потерять тебя. Ты ведь само совершенство.

Джада пожала плечами. Ну не понимает Мишель, и все тут. То ли ирландская кровь виновата, то ли в жизни у нее все чересчур удачно складывалось.

– Да, я совершенство, и Клинтона от этого тошнит. Я ведь в два раза сильнее его. Он это знает – и ненавидит!

– Да нет же! Вам сейчас тяжело, очень тяжело, но все равно ты не права. Клинтон тебя обожает. Не смей гово­рить, что он тебя ненавидит.

– Я и не говорила, что он ненавидит меня. Я сказала, что он ненавидит мою силу, – со вздохом возразила Джа­да. – Десять лет назад, когда мы были на подъеме, он еще как-то справлялся, а сейчас не может. Зато я могу. Черт возьми, малышка, – я должна! И он меня за это презирает.

Они подошли к воротам, где обычно поворачивали назад, и Мишель похлопала по опоре. Джада едва сдержала улыбку. Без этого жеста, кажется, и не было бы сорокаминутного издевательства над собственным организмом. Она окинула взглядом длинные ноги подруги, белокурый «кон­ский хвост»! Жеребенок, да и только, – сплошь конечнос­ти, глазищи и хвост. Поуки тем временем без устали обню­хивал опору ворот, словно в жизни не встречался с подоб­ной диковиной.

– Странно, – двинувшись в обратный путь, сказала Мишель. – Я считала, что они как раз мечтают об идеале. Фрэнк, например, всегда замечает, если я наберу лишний фунт или поленюсь побрить ноги. То есть… он меня, ко­нечно, любит всякую, но…

– Ой, оставь! Дело не в том, успела ты побрить ноги или нет. Дело даже не в том, что ноги у тебя дюймов на двадцать длиннее, чем у других. Между ногами-то у нас у всех одно и то же! То самое, что им нужно. Причем без лишних хлопот.

– Фу, Джада! Какой кошмар! Лично я изо всех сил ста­раюсь хорошо выглядеть. Разумеется, дело не во внешнем виде, но и не в голом сексе, если уж на то пошло. Я пытаюсь… знаю, что это невозможно, но все-таки я пытаюсь выглядеть идеалом в глазах Фрэнка.

– Да не мечтают они об идеале! – рявкнула Джада. – Если они о чем и мечтают, так это видеть нас зависимыми. До тех пор, разумеется, пока эта чертова зависимость не становится чрезмерной. Тогда они начинают задыхаться. А еще они мечтают о нашей заботе, но стоит перебор­щить – и забота начинает застревать у них в глотке. Кроме того, они мечтают о сексуальных стервах. Но боже упаси настаивать на сексе, поскольку их коробит наша требова­тельность. А почему? Потому что в этом случае они чувст­вуют себя импотентами.

Мишель вздохнула:

– Грубо, Джада. И очень горько. Тебе всего-то и нуж­но, что с ним поговорить. Он ведь отец твоих детей. Не от­кладывай в долгий ящик; поговори сразу же, как вернешь­ся домой.

– Пожалуй, ты права. Прикроешь меня в банке? Опоз­даю на часок, не больше. Подам-ка, пожалуй, Клинтону на завтрак что-нибудь сверх вареных яиц.

– Только не злись! – взмолилась Мишель. – Как бы там ни было – не злись, прошу тебя.

– Поздно, – сообщила подруге Джада. – Я уже зла до чертиков.

Энджи открыла глаза, как делала это – совершенно бесцельно – без четверти шесть каждое утро. Первое, на что наткнулся ее взгляд, была стена дымчатого стекла как раз напротив кожаного дивана, на котором она спала. Энджи снова закрыла глаза. Сил нет! Нет никаких сил про­снуться, подняться, прожить еще один едва-едва начав­шийся день. Не открывая глаз, она перекатилась с боку на спину и натянула на голову вытертый плед. Отлично. Можно считать, что зарядка сделана.

Энджи не могла бы сказать наверняка, какой нынче день. Пресловутый юбилей случился во вторник, и с тех пор она только и делала, что спала или пялилась в телеви­зор. Вчера снова просидела перед экраном до рассвета, не отваживаясь подняться из гостиной в спальню. Хорошо бы уже настало воскресенье! В воскресенье мама должна вер­нуться из очередной командировки. Энджи бросила якорь в отцовской обители, отделанной в стиле «сельско-средневековой хандры», потому что больше ей негде было при­ткнуться.

Мама недавно сменила жилье, в новой квартире Энджи еще не была, так что даже этого утешения – окунуться в родную атмосферу – она была лишена. Оставалось влачить полусонное существование, ожидая, когда Натали Голдфарб, оптимистка и утешительница, кладезь бессмыс­ленных, но греющих душу афоризмов, раскроет ей свои объятия и позволит выплакаться на ее плече.

Хотя, если подумать, – что толку? Конечно, здорово было бы вернуться в детство, но приходится смотреть правде в глаза: она больше не ребенок, в кровь разбивший коленки. Чем ей, собственно, поможет мама? Прижмет к себе, позволит выплакаться от души… но и только. Впро­чем, мама, конечно, даст несколько полезных советов: «Ну да, ну да. Знакомая история, детка. Признание в неверности в первую годовщину свадьбы? Твой папуля устроил то же самое. А ты давай-ка…»

Давай-ка – ЧТО? Ничего тут не поделаешь! Опусто­шенная, вялая, безжизненная, как ее собственные, поте­рявшие всякую форму волосы, Энджи мечтала только об одном: снова быть с Рэйдом. Вернуться к нему, упасть вместе с ним на кровать в их светлой, чистой спальне, кото­рую они обставляли вдвоем. Его сильные объятия ей сей­час нужны. Его, а не мамины. Ей хотелось открыть поутру глаза и увидеть, как сияющий луч массачусетского рассве­та, чуть притушенный белым кружевом занавесей, ложит­ся на паркет. Тоска по всему, что осталось дома, заставила Энджи вновь открыть глаза и застонать. Громко. Ничего у нее больше нет, кроме пустой коробочки с золотыми бук­вами «Шрив, Крамп и Лоу».

Она протянула руку, нащупала выпуклую бархатную крышку и прижала упаковку от «дара любви» к груди. Все здесь не то и не так. Вместо белоснежных пуховых поду­шек – комковатый, обтянутый кожей диванный валик. Вместо любимого пушистого покрывала – дряхлый плед. Над головой вместо стеклянной крыши – потолок с леп­ными уродливыми загогулинами и жутким канделябром в центре. Энджи с трудом приподнялась, морщась от под­ступившего к горлу тошнотворного комка. Силы небес­ные, где отец раскопал декоратора для своего дома? Этот, с позволения сказать, осветительный прибор куплен на рас­продаже обанкротившегося дешевого итальянского ресто­рана, не иначе.

Какое-то движение за окном привлекло внимание Энджи, и она приблизила лицо к стеклу. Несмотря на ранний, еще сумеречный час, по улице шагали две молодые жен­щины в наглухо застегнутых теплых крутках. У одной из-под вязаной шапочки выбивался белокурый «конский хвост», вторая же, в этот миг как раз вскинувшая лицо к окну, оказалась негритянкой. Энджи была изумлена этим зрелищем, для Марблхеда абсолютно нереальным. Девуш­ки миновали дом и скрылись за поворотом. Глядя им вслед, Энджи горько вздохнула. Куда подевались все ее по­други? Разбросаны по городам и весям, все в работе и в се­мейных хлопотах. Не дозовешься. Смешно, но Энджи вдруг захотелось собрать их всех вместе, как в одном из старых фильмов. Хорошо хоть Лизе можно позвонить. Только не в такую рань. Пусть человек отдохнет.