Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни Страница 10

Смеркалось, и высоко в небе стрелой носились стрижи и ласточки, а ниже короткими причудливыми росчерками кружили маленькие летучие мыши.

— Сегодня утром меня выставили за ворота фабрики, — сказал он.

Какой смысл было рассказывать о своем несчастье этой незнакомой девочке, он и сам не знал, но, движимый непреодолимым желанием поделиться с нею, почему-то ей сообщил это.

Она только моргнула своими густыми ресницами в ответ и протянула куклу, чтобы он получше разглядел ее.

— Ее зовут Джизелла, — сказала девочка тихо.

— Чудесное имя, — одобрил Чезаре, который никогда не видел такую красивую куклу.

— Приходится все время баюкать ее, а то она плачет, — объяснила ему девочка.

— Правильно делаешь. А тебя как зовут? — спросил ее парень.

— Мемора.

— У тебя имя еще красивее, чем у твоей куклы.

— Хочешь поиграть со мной? — предложила она, словно Чезаре был ее сверстником.

— Хотел бы, но мне нужно домой. — Он разговаривал с этой девочкой, словно со взрослой, которая могла понять его. — Меня ждут братья и сестры. Знаешь, дела наши плохи. Сегодня на ужин у нас еще есть полента, но завтра нам не на что будет купить даже хлеба.

Девочка вдруг повернулась и молча, не попрощавшись, исчезла за красной выцветшей занавеской остерии.

Чезаре не обиделся на эту выходку благополучной, а может, и избалованной девочки, а, напротив, улыбнулся и медленно зашагал по дороге. Но он не сделал и десяти шагов, как почувствовал, что кто-то тянет его за рукав рубашки. Это была Мемора, но вместо куклы она держала в руках хлеб.

— Возьми, — сказала малышка, протягивая ему ароматный хлеб.

— Спасибо, — удивленный и взволнованный, пробормотал он. — Ты что, хочешь сделать мне подарок?

— Да, — сказала девочка. — У меня его много. Возьми. — И она так доверчиво подала ему на вытянутых руках этот хлеб, что он не мог отказаться.

— Когда я найду работу, я тебе верну, — краснея, сказал Чезаре.

— Но я же тебе его просто дарю, — сказала она. И, отступив на шаг, собралась уйти.

Парень удержал ее за руку.

— Меня зовут Чезаре. И я буду помнить тебя, Мемора, — пообещал он.

Попрощавшись с ней, он зашагал дальше, взволнованный этим великодушным поступком незнакомой девчушки.

Эльвира растопила на сковороде немного сала, чтобы заправить салат, а из пучка крапивы сварила суп. Малыши получили каждый по своей миске и вышли есть во двор. Эльвира, Джузеппина и Чезаре остались в кухне одни. Они сидели вокруг стола, на котором горела керосиновая лампа, и ели медленно, чтобы растянуть этот скудный ужин. Лампа после ужина тут же гасилась — керосин тоже был на исходе.

Красивое бледное лицо Эльвиры, изможденное родами и тяжелым трудом, уже покрывали морщинки. Голову она покрыла черным платком, что старило ее еще больше. Без всякого аппетита она все же съела до последней ложки свой суп, потому что есть было необходимо, а покончив с ужином, устало положила руки на стол. Руки у нее были шершавые и красные от стирки, пальцы припухшие от ревматизма.

— Не расстраивайся, что тебя уволили, — сказала она сыну. — Бог видит и Бог провидит.

Это были ее обычные слова, которые повторялись во всех трудных случаях жизни.

— Будем надеяться, что он в самом деле провидит, — проговорил Чезаре угрюмо.

— Он накажет, если будем так говорить, — мать быстро перекрестилась. — На этой неделе Джузеппина пойдет работать к Кастелли. Они там делают мыло и медикаменты.

— Работать? — Это была неожиданная новость для Чезаре. По силам ли сестре с ее слабым здоровьем работать на фабрике от зари до зари? — Кто ей нашел это место?

— Дон Оресте, наш приходский священник, — вмешалась сама Джузеппина. — Он всегда с участием относился к нам. Мне уже четырнадцать лет, и я вполне могу там работать.

— Я бы предпочел, чтобы ты оставалась дома. — Чезаре охотно хлопнул бы кулаком по столу, как это делал отец, когда был недоволен, но взамен ему нечего было предложить.

— Ей будут платить лиру и двадцать чентезимо в день, — сказала Эльвира.

Это была такая же плата, которую получал Чезаре.

— А малыши? — спросил он, хватаясь за последний довод.

— Аугусто уже восемь лет, и ему хватит ума присмотреть за младшими.

Мать была права. Меморе было еще меньше, но у нее хватило сердца и ума, чтобы помочь сегодня ему.

— Ладно, я иду спать, — заканчивая этот разговор, сказал Чезаре. Он, хоть и не работал сегодня, но, пожалуй, еще больше устал от всех передряг и волнений. Завтра с утра он отправится на поиски новой работы и, конечно же, найдет ее. С этой мыслью Чезаре уснул.

Падающая звезда прочертила короткий след в ночном небе и погасла, не долетев до земли. На самом ли деле это была падающая звезда? Эльвира не помнила падающих звезд в июне, в пору, когда на лугах еще мерцали светлячки. Проникая сквозь окно, лунный свет падал на фотографию, висящую на стене, рядом с ее супружеской постелью, и снимок этот вызвал в памяти день ее свадьбы.

Шестнадцать лет прошло с тех пор. Был август, и звезды блестели золотой россыпью над головой. Ей исполнилось двадцать, и она не знала, что такое мужчина. Это была все та же луна, которая видела ее первую брачную ночь и оживила в ней множество воспоминаний.

Церемония была простая, как водится у бедняков, которые, однако же, умели сохранять достоинство и имели страх Божий. Дон Оресте благословил ее союз с Анджело Больдрани в церкви Сан Лоренцо. Она не могла сдержать слез, когда произносила свое «да», которое пред Богом соединяло ее с этим парнем. А ведь она трепетно любила, хотя ни разу так и не сказала ему: «Я люблю тебя». Так говорили девушки своим возлюбленным в любовных рассказах, которые печатались на страницах газет, доходивших иногда до нее, но люди, среди которых она выросла, не умели говорить таких слов. Зато умели любить преданно и самозабвенно, умели прощать, любя, хотя, что правда, то правда, никогда не умели найти слова, способного выразить это чувство.

Когда Анджело попросил ее руки, а родители спросили, хочет ли она выйти за этого парня, которого все знали как хорошего работника и доброго христианина, она ответила, покраснев: «Если вы мне дадите его в мужья, я пойду за него». Это была правда, но не вся, потому что она очень любила Анджело и хотела замуж за него всей душой, но стеснялась обнаружить свое чувство.

Она помнила себя молодой и красивой в жемчужно-сером подвенечном платье с длинными узкими рукавами, заколотом у ворота золотой брошью, которую Анджело подарил ей перед свадьбой. Вуаль, спускающаяся с головы и закрывающая плечи, была из кружевного тюля, вытканного маленькими розами. Мать долго расчесывала и приглаживала ее длинные волосы, прежде чем сделать из них тяжелую косу, закрученную на затылке и закрепленную черепаховыми шпильками. «Сегодня вечером, — сказала она, — когда ты удалишься в спальню со своим мужем, прочти молитву и попроси прощения у Господа за ваши грехи». Почему она должна просить прощения за грехи и в чем был этот грех, Эльвира толком не понимала, но сердце пугающе-сладко замирало в груди и голова кружилась. До свадьбы она лишь однажды почувствовала его горячие губы на своей щеке, и кровь тогда бросилась ей в лицо, а в висках застучало. Но разве это был грех? До нее доходили обрывочные разговоры ее более опытных подруг, произносимые шепотом фразы, вроде: «Ты это скоро поймешь, девочка», но это только смущало и пугало ее.