Кречет - Жюльетта Бенцони Страница 10

— Ты уже бывал здесь? — спросил он строго.

Жан-Пьер пожал плечами и отвернулся, но в голосе его послышался вызов.

— Конечно! — ответил он. — Если хочешь отплыть втайне, нельзя быть чересчур разборчивым. Здесь мы найдем человека, который может нам помочь…

— Ты знаешь репутацию «Красного горностая».

Но подумал ли ты, что будет, если твой отец или отец настоятель узнают, что тебя тут видели?

— Успокойся, я обо всем подумал. Не разбивши яиц, не сделаешь яичницы! Если боишься за свою репутацию, то свободно можешь повернуть назад. Только в таком случае не лучше ли тебе все-таки сделаться священником?..

— Если мне понадобится совет по поводу моего будущего, то я спрошу у тебя! — парировал Жиль сухим тоном. — Я иду с тобой. Ты, видно, знаешь, что делаешь.

Последовав за своим товарищем, он вошел в таверну, как будто нырнул в воду, затаив дыхание. Он думал, что увидит там подобие ада, полного шума и ярости, полного драк, криков и пьяных песен. Однако шума там было не больше, чем в классе коллежа Сент-Ив.

С порога он увидал плавающие в голубых клубах дыма из множества трубок спины людей в разнообразного цвета одеждах, головы более или менее отталкивающего вида, склоненные над столами, куда эти люди ставили локти и стаканы с ромом. Все они вели разговоры между собой сдержанными голосами, обсуждая втихомолку свои дела, в большинстве своем крайне темного свойства, тем не менее представлявшие для них огромный интерес. Несмотря на присутствие двух служанок, сновавших с тяжелыми подносами по залу в платьях, столь бесстыдно открытых, что Жиль в смущении отвел взгляд, место это не вызывало ни малейшей мысли о развлечениях.

Сам Йан Маодан, опершись кулаками на засаленную стойку орехового дерева, обводил взглядом всю компанию с видом императора, от чьего ока ничто не может укрыться. При виде обоих мальчиков лицо его искривилось гримасой, — с большой натяжкой она могла бы сойти за улыбку — и, пройдя через зал, он остановился у столика в глубине, за которым сидел только один человек.

— Эй, нантец! — крикнул он. — К тебе гости!..

Человек, к которому обратился Йан Маодан, вздрогнул, изобразил на своем лице улыбку, подходящую ему как роза крокодилу, и, сняв со своей конусообразной головы треуголку, великолепно украшенную золотым галуном, но явно принадлежавшую ранее какому-то другому человеку, грациозно взмахнул ею, адресуясь к мальчикам, пробиравшимся между столиками.

— Наконец ты пришел, малыш! — сказал он, пришепетывая, открыв ряд почерневших пеньков, среди которых сверкали три зуба, оставшиеся удивительно белыми. — Ты пришел сказать мне, что ты надумал?

— Да, мосье! Я решился!

Треуголка вновь вежливо качнулась.

— Хорошо! А это кто с тобой?

— Друг! — последовал ответ. — Мы из одного класса. Он тоже решился…

— Минутку! — прервал его Жиль. — Я бы хотел все-таки выяснить, на что же я решился?

Человек из Нанта ему не понравился. Вдруг сузившимися ледяными глазами сине-стального цвета Жиль стал рассматривать его лицо, как будто пытаясь вызнать его самые тайные мысли. Он увидел заостренный череп, мясистое лицо со слишком широкой улыбкой, длинный нос с раздвоенным кончиком, маленькие черные глазки, блестящие, как гагатовые бусинки. Однако лицо нантца было чистым, гладко выбритым, неприятным в нем были лишь бегающие глаза, взгляд которых невозможно было поймать, а также раздражала привычка все время водить кончиком языка по губам, что делало нантца похожим на вылизывающегося кота.

В беспокойных глазах человека из Нанта сверкнул гнев, но лишь на мгновение, и погас, как свеча, задутая ветром. Он пожал плечами и разразился добродушным смехом.

— Да отправиться в плавание, черт возьми! Так же, как и этот славный парень, что горит желанием завоевать богатство и славу на морях и океанах и увидеть все великолепие чудес вселенной!

— А вы можете дать нам все это? — холодно спросил Жиль.

Лицо человека из Нанта омрачилось, и он взглянул на Жан-Пьера с выражением печальной укоризны.

— Ах, вот что, мой мальчик! — произнес он. — Разве ты ему ничего не сказал?

— Нет, мосье, — ответил на упрек Жан-Пьер. — Я думал, что будет лучше, если это сделаете вы!

И потом, вы ведь посоветовали мне помалкивать.

— Правда, сынок! Истинная правда! Соблюдение тайны — это большое дело. Моя бедная матушка всегда говорила мне, что в серьезных делах лучше говорить с добрым Боженькой, а не с его святыми! Ну, что же, присаживайтесь, парни! И слушайте меня! Эй, Манон! Два стакана для молодых господ!

Одна из служанок подошла к столу. Машинально подняв глаза. Жиль заметил, что она его разглядывает. Белокурая девушка была довольно хорошенькой и ненамного старше его самого. Молча, но не отрывая от него глаз, она поставила на стол два оловянных кубка и, вздохнув, отошла как бы нехотя. Нантец взялся за стоявшую на столе большую бутыль черного стекла. В воздухе запахло выдержанным антильским ромом, аромат этот наполнил ноздри мальчиков, словно напоминая о тех далеких странах, о которых говорил нантец. Затем человек из Нанта начал выспреннюю речь, долженствовавшую убедить юных слушателей в том, что степень великолепия их будущности зависит исключительно от его личных талантов.

Однако, несмотря на ранее им выказанное человеку из Нанта, Жан-Пьер нашел, что вступительное слово слишком затянулось.

— Мы совершенно готовы доказать вам нашу признательность, — прервал он красочную речь нантца. — Но, пожалуйста, расскажите нам об Америке… и об инсургентах!

Жиль, находивший уже человека из Нанта не только отвратительным, но и смертельно скучным, вновь почувствовал интерес к разговору. В классах коллежа Сент-Ив никогда не обсуждали мирские новости, да и жители благородного города Ванн не очень-то интересовались тем, что происходит у каких-то там дикарей по ту сторону Атлантического океана, если это, конечно, не касалось дел, связанных с торговлей. Перипетии войны с Англией, происходившей на «соседнем» море, в глазах жителей города, помнящих, что в нем долгое время заседал парламент Бретани, волновали их гораздо больше. Несмотря на это, юные обитатели Латинской улицы, или улицы Сен-Гвенаэль, кое-что знали об этих событиях, рассказы о которых доходили до них, обрастая по дороге множеством фантастических подробностей. Обычно они немало узнавали о событиях за океаном, бродя вокруг особняка г-на де Лимюра, генерал-лейтенанта Адмиралтейства, или вокруг казарм Уэльского полка .

Вот уже несколько месяцев, а особенно с начала войны с Англией, люди с сочувствием говорили о восстании в Америке тринадцати английских колоний, с 1776 года превратившемся в настоящую войну. Волнения назревали там с 1765 года, когда Англия, ослабленная Семилетней войной и желающая найти средства для выплаты государственного долга в сто сорок миллионов фунтов стерлингов, решила взыскать большую часть этого долга со своих заморских колоний с помощью введения гербового сбора, обязательного при составлении всех официальных документов. Собравшиеся в городе Нью-Йорке делегаты колоний заявили об отказе платить налог, за введение которого они не голосовали. Это вызвало неудовольствие Англии. Мало-помалу возмущение переросло в бунт, американцы потребовали предоставления независимости и вступили в войну против метрополии.