Горький мед - Даниэла Стил Страница 10

— Нет, я так не думаю, — повторил он. —Просто я считаю, что ты делала это в свое удовольствие. Фотография — отличныйпредлог, чтобы ездить, куда хочешь, делать, что хочешь, словом — потакать своимкапризам. Но некоторые люди в конце концов взрослеют, а некоторые так иостаются большими детьми. Ты занималась фотографией несколько лет, и, на мойвзгляд, этого вполне достаточно.

— Если бы я не бросила фотографию, — запальчивовоскликнула Глэдис, — сейчас я, быть может, тоже бы получила «Пулитцера»!Это тебе в голову не приходило?

И она в упор посмотрела на Дуга. В то, что она тоже моглаполучить Пулитцеровскую премию, Глэдис не очень-то верилось, однако чем черт нешутит! Исключать эту возможность она не собиралась — ведь она никогда несчитала себя ни неумехой, ни бездарью. К тому же несколько премий и призовГлэдис уже получила, и кто знает, к чему бы она в конце концов пришла, если быне бросила фотографию, чтобы стать домашней хозяйкой!

— Ты действительно так считаешь? — удивленнопереспросил Дуглас. — Значит, ты жалеешь, что оставила фотожурналистику?Ты это хотела мне сообщить ?

— Нет… То есть не совсем. Я никогда ни о чем не жалела,но фотография не была для меня ни хобби, ни капризом. Я занималась ею серьезно,и мне удалось кое-чего достичь. И до сих пор я… — Дуг посмотрел на нее, иГлэдис осеклась. Он просто не понимает, о чем она говорит. Дуглас по-прежнемубыл убежден, что для нее фотография была увлекательной игрой, которой Глэдиспредавалась прежде, чем выйти замуж и зажить нормальной, взрослой жизнью. Нодля Глэдис ее ремесло никогда не было забавой. Занимаясь фотографией, онадействительно получала удовольствие, но никогда бы она не стала ради забавырисковать жизнью. В ее биографии были моменты, когда она сознательно подвергаласебя опасности, чтобы сделать хороший снимок. Это было дело ее жизни.

— Дуг, ты… ты говоришь так, словно то, чем язанималась, было для тебя просто блажью, капризом избалованной девчонки. Новедь это не так! Неужели ты не видишь?! — Для нее было очень важно, чтобыДуг понял… Если бы он признал, что она действительно занималась настоящим деломи что он тоже жалеет, что ей пришлось все бросить ради семьи, тогда всеутверждения Мэйбл потеряли бы всякий смысл. Но если Дуг уверен, что работа,которой она пожертвовала, была хобби, капризом и бог знает чем еще, тогда…Тогда действительно получается, что четырнадцать лет назад она совершилабольшую ошибку.

— Ну, вижу, ты неадекватно реагируешь на самые простыеи очевидные вещи, — возразил Дуг. — Я только хотел сказать, чтофотожурналистика и бизнес — это две совершенно разные вещи. Фотография нетребует ни образования, ни самодисциплины, ни умения логически мыслить. Она…

— Конечно, фотография не может сравниться с бизнесом.Быть фотографом гораздо, гораздо труднее, чем простым клерком! — выпалилаГлэдис. — Когда работаешь в таких местах, как я и мой отец, твоя жизнькаждую минуту подвергается смертельной опасности, и, если не быть постояннонастороже, легко можно погибнуть. Неужели ты и теперь скажешь, что работафотожурналиста легче, чем работа клерка, который по шесть часов в деньперекладывает с места на место никому не нужные бумажки?

— Ты, кажется, намекаешь, что из-за меня отказалась отблестящей карьеры, которая могла принести тебе славу и богатство? Стало быть, ясо своим эгоизмом помешал тебе стать знаменитым фотографом? — Дугсаркастически усмехнулся, но Глэдис видела, что он удивлен — по-настоящемуудивлен. — И что мне теперь делать? Валяться у тебя в ногах, вымаливаяпрощение, или посыпать голову пеплом в знак того, что я скорблю об этой потеревместе со всем прогрессивным человечеством?

— Разумеется, нет, но мне казалось, что будет толькосправедливо, если ты хотя бы признаешь: то, чем я занималась, не было ничепухой, ни капризом. Я действительно отказалась от многообещающей карьеры. Тыговоришь о моей работе так, словно это действительно была прихоть, отказатьсяот которой мне ничего не стоило. А между тем с моей стороны это была жертва, инемалая!

Она пристально посмотрела на него, стараясь угадать, чтопроизойдет теперь, после того, как она открыла этот ящик Пандоры. Увы, былосовсем не похоже, чтобы Дуглас изменил свое мнение о фотографии вообще и о еекарьере в частности.

— Значит, — сказал он, отставив в сторону банкукока-колы, из которой сделал несколько глотков, — ты жалеешь о том, чтопринесла эту, как ты выразилась, «жертву»?

— Нет, не жалею, — ответила Глэдис безколебаний. — Но я считаю, что ты не должен принимать это как должное. Язаслужила, как минимум, благодарность!

— Хорошо, если тебе необходима компенсация, ты ееполучишь, обещаю. А теперь, может быть, прекратим этот разговор? У меня былтяжелый день, и я не прочь немного отдохнуть.

С формальной точки зрения это было предложение мира, но тон,которым это было сказано, рассердил Глэдис еще больше. Дуг явно считал, что егодела и его усталость значат гораздо больше, чем ее. К тому же он почтидемонстративно вернулся к своим бумагам и погрузился в них, давая Глэдиспонять, что больше не собирается разговаривать на интересующую ее тему.

А она смотрела на него во все глаза, не в силах поверить вто, что только что услышала. Дуглас наплевал не только на ее карьеру, но и науспех ее отца, который представлялся Глэдис бесспорным. Неуважение, граничащеес презрением, которое она без труда угадала в его интонациях, ранило ее в самуюдушу, ибо еще никогда Дуг не позволял себе разговаривать с ней подобнымобразом. Но самое страшное заключалось в том, что теперь все аргументы Мэйбл,над которыми она столько раздумывала, приобрели вес и сделались почтинеоспоримыми.

Глэдис ничего больше не сказала Дугу. Но перед тем как лечьспать, она долго стояла в душе, заново обдумывая все, что узнала и поняла за сегодняшнийдень. Глэдис чувствовала себя униженной, оскорбленной в лучших чувствах, почтиуничтоженной. В самом деле, после разговора с мужем в ее жизни не осталосьничего, кроме бесконечной работы по дому, которую, как чуть ли не открытымтекстом заявил Дуг, она должна была считать своим настоящим призванием. Этобыло настолько абсурдным, что Глэдис не сомневалась: Дуг быстро одумается иизвинится перед ней. Обычно он довольно хорошо чувствовал, когда ненарокомзадевал ее, и спешил попросить прощения.

Однако когда она вышла в спальню и погасила свет, Дуг несказал ей ни слова. Он просто повернулся к ней спиной и заснул, словно ничегоне случилось, и Глэдис, в которой с новой силой вспыхнула обида, тоже не сталажелать ему спокойной ночи.

Но еще долго она лежала без сна, прислушиваясь к негромкомухрапу мужа, и думала о том, что сказал ей Дуг и что говорила ей Мэйбл.

Утро следующего дня было, как обычно, слишком суматошным,чтобы возвращаться ко вчерашнему. Дуг ушел раньше, чем она успела с ним попрощаться.Прибираясь в кухне, Глэдис задумалась, жалеет ли он о том, что произошло, илинет. В глубине души она была совершенно уверена, что Дуг непременно что-нибудьскажет ей по поводу вчерашнего разговора, поскольку долго молчать было не в егохарактере. Глэдис все еще тешила себя надеждой, что вчера он слишком устал или,напротив, пытался не очень удачно «завести» ее, чтобы потом вместе посмеятьсянад ее горячностью. Но ей не давала покоя мысль: Дуг держался как-то уж оченьспокойно, словно он для себя уже раз и навсегда все решил. Но если он на самомделе относится столь пренебрежительно ко всему, что она делала и о чем мечталадо того, как они поженились, тогда… Тогда все это очень и очень печально.