Дочь Клеопатры - Мишель Моран Страница 10

— Нет! — Я прижалась к матери. — Лекарь может отсосать яд.

Нумидиец покачал головой.

— Ее уже не спасти.

— Откуда вы знаете?! — прокричала я, и он вопросительно посмотрел на Октавиана.

— Послать за лекарем! — отрывисто бросил тот.

Седовласый солдат, стоявший рядом, не тронулся с места.

— Цезарь, — зашептал он, — вы получили то, чего добивались. Она мертва. Через десять месяцев мы вернемся в Рим…

— Молчать! Найдите лекаря и доставьте сюда сейчас же!

Юба взял за руку моего брата, зная, что с ним будет меньше хлопот, и строго сказал:

— Оставайтесь у двери. В комнате ползает по меньшей мере одна змея. Всем выйти наружу и не входить.

Мы стали ждать на пороге. Осунувшийся, побледневший Александр застыл на месте, напоминая одну из мраморных статуй, которые так любила царица.

— Он солгал, — прошептала я по-парфянски. — Никакого триумфального шествия через три дня не будет. Он просто хотел, чтобы мама наложила на себя руки.

Тут появился лекарь и занялся своим делом при свете лампы, бросавшей отблески на его черную кожу. Не издавая ни звука, с бешено колотящимися сердцами мы с Александром следили за ним. Отыскав на маминой руке багровые ранки, он сделал тонкий надрез чуть выше укушенного места. Затем припал губами к коже царицы и попытался вобрать в себя яд, проникший в тело. Казалось, минула вечность. Наконец лекарь выпрямился и утер окровавленный рот. По его лицу было ясно, что мы осиротели.

Александр тихо спросил:

— Маму ведь похоронят в мавзолее?

Подбородок Октавиана вздернулся.

— Разумеется, как царицу Египта.

Я не услышала в его голосе ни раскаяния, ни даже удивления.

— А что, детей в самом деле оставим в живых? — осведомился Агриппа.

Октавиан смерил меня оценивающим взглядом, точно сокровища матери в мавзолее.

— Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать — и люди сочтут меня милосердным.

— А когда же в Рим? — пожелал знать Юба.

— Отплывем туда через несколько месяцев, как только уладим все дела.

Александрия

1 июля 29 г. до н. э

В Рим нам предстояло отплыть на судне, принадлежавшем матери, — на огромной таламеге, на палубе которой, среди колоннад, отцу как-то раз удалось потехи ради разыграть конную битву. Теперь по ней сновали римские солдаты, восторженно восклицая при виде каждого пустячка вроде очередной пальмы в горшке, фонтана в гроте, спальни с отделкой из слоновой кости с позолоченными изображениями Исиды, кедрового кресла или богато расшитой кушетки. Хотя вещи уже сносили на корабль, Октавиан отказывался пускаться в путь, не спросив на это воли богов.

Стоя на пристани, мы с Александром наблюдали, как он взял в руки трепещущую куропатку и, приняв у Юбы насухо вытертый нож, молниеносным движением кисти перерезал птице горло. Кровь просочилась у него между пальцами, обагрила их и закапала на доски палубы. Взгляды всех присутствовавших обратились к авгуру, накрывшему голову плотной льняной тканью.

— Что это значит? — потребовал ответа Октавиан.

Авгур поднял руку и покачал головой.

— Сначала должен образоваться рисунок.

Юба, стоявший подле меня, улыбнувшись, проговорил по-парфянски:

— Он полагает, будто какие-то пятна крови поведают нам, не собрались ли боги отправить корабль на дно. Хотя, конечно, если авгур не прав, вряд ли кто-нибудь выживет, чтобы рассказать о его позоре.

— Откуда ты знаешь парфянский? — шепнул мой брат.

— Как тайный соглядатай Цезаря среди покоренных народов, я просто обязан был выучить несколько чужих языков. Иначе какой от меня здесь прок, верно?

При этом слово «несколько» он произнес насмешливым тоном, и внезапно мне стало дурно.

— Значит, все наши речи ты сразу передавал Цезарю?

— С какой стати? В ваших беседах не было ничего примечательного. Но в Риме, царевна, даже у стен есть уши.

— Твои уши.

— Не только.

Октавиан с интересом следил за нами.

— Выходит, ты посылаешь людей в темницу, — заметила я. — Или на верную смерть.

— Исключительно тех, кто решил поднять руку на Цезаря. Вы ведь не собираетесь на него покушаться? — ответил Юба как бы в шутку, но при этом обжег меня совершенно серьезным взглядом.

— Что происходит? — спросил Агриппа.

Пристально посмотрев мне в глаза, нумидиец обернулся и с улыбкой ответил:

— Я просто предупредил детей царицы, что в Риме многое будет иначе. Кажется, они поняли.

В эту минуту он, без сомнения, говорил обо мне.

Авгур наконец воздел руки к небу.

— Ну? Что там? — не сдержался Октавиан.

— Благоприятные знаки, — провозгласил гадатель, и Цезарь издал громкий вздох облегчения. — Юпитер благословляет ваше морское странствие.

Агриппа тут же вручил ему кошелек с деньгами. Когда троица вместе с Октавианом удалилась на безопасное расстояние, я, набравшись духа, шепнула брату:

— Он все слышал.

— Да ведь мы ничего такого не говорили.

Зато Юба видел мои глаза. Он понял, что у меня на уме. Октавиан убил Антилла и Цезариона. Вынудил моих отца и мать покончить с собой. Ушли даже Ирада и Хармион. Минуло одиннадцать месяцев, но до сих пор, стоило вспомнить о них, покоящихся в мраморных саркофагах внутри мавзолея, — и в горле будто вставал ком. Спустя семь дней после речи Октавиана в гимнасии по улицам Александрии двинулась погребальная процессия, собравшая столько плакальщиков, что римлянам пришлось бросить все свои силы без остатка на поддержание порядка в городе. И вот — кончено. У нас отобрали все, кроме нескольких сундуков с шелками. Мало того: еще неизвестно, как обойдутся с моими братьями, когда им исполнится по пятнадцать лет. Смерть виделась мне неотвратимым, а то и желанным выходом из положения — по сравнению с тем, что ждало нас в Риме. А если худшего все равно не избежать…

Тут меня отвлекли крики и свист солдат, пытавшихся перевести коня с берега на дощатую палубу. Бедняга словно прирос к земле. Октавиан что есть силы хлопнул его по крупу. Один из римлян замахнулся бичом, и маленький Птолемей зажмурился.

— Стойте! — не выдержал Александр. И добавил, приблизившись к римлянам: — Он просто боится воды.

Послышался смех. Тучный солдат прокричал своему товарищу с бичом: