Жена завоевателя - Крис Кеннеди Страница 10

Незнакомец смотрел на небо. Бегущие по небу тучи не представляли для нее особого интереса, поэтому она снова стала разглядывать его лицо, его строгие и гармоничные черты.

Неожиданно он спросил:

– Как ваше имя, леди?

Она замерла. Графиня Эверут, путешествующая без телохранителей, как она убедилась, представляла серьезный соблазн. Всего лишь шесть месяцев назад герцогиня Аквитанская подверглась трем покушениям на свою персону, с целью принудить ее вступить в брак, и все это случилось во время ее путешествия после развода с королем Франции.

И все же, решила Гвин, бросив взгляд искоса на своего спасителя, рисковавшего ради нее жизнью, он был человеком другого сорта.

– Гвиневра, – ответила она после краткого раздумья. Если он и заметил, что она не назвала свою фамилию и не сказала, откуда родом, то не показал этого.

– Рад знакомству с вами.

Она рассмеялась:

– Да, я тоже рада. А как ваше имя?

Теперь наступила его очередь выдержать паузу.

– Я известен как Язычник.

С минуту она молча смотрела на него, но больше не задала ни одного вопроса, лишь пожала плечами.

– Если Господь готов ответить на мои молитвы тем, что дал мне в спутники язычника, то пусть так и будет. Кто я такая, чтобы спорить с Богом?

Он с улыбкой посмотрел на нее:

– А я думаю, вы стали бы спорить даже со Всевышним, если бы это затрагивало ваши интересы, мистрис.

Внимание Гвин привлекли не его слова, а улыбка. Таившаяся в уголках его рта, она намекала на то, что он не лишен чувства юмора, и красила его.

Лунный свет играл на коротко подстриженных темных волосах, когда они на мгновение выезжали из-под покрова деревьев. Лицо его застывало в напряжении и становилось жестким, но это напряжение не могло скрыть благородства черт, свидетельствовавших о высоком происхождении. Только шрам от виска до подбородка пятнал это безупречно красивое лицо да отросшая за день темная щетина.

Она поспешила отвести от него глаза.

После этого остальная часть их путешествия изгладилась из ее памяти.

Он никогда не встречал подобных ей и был совершенно не готов к такой встрече.

Но, Господи помилуй, он ведь не ребенок. В двадцать шесть лет – после восемнадцати лет, проведенных в изгнании, постоянно играющий со смертью, – он был эмиссаром своего короля. И то, что он делал ради исполнения долга, было, вне всякого сомнения, более вызывающим, чем спасение заблудшей сироты, какой красивой бы она ни была.

И все же здесь, в седле, она отвлекала его.

А прежде никто и ничто не могло заставить его свернуть с избранного пути.

Внезапно до его сознания дошел смысл ее слов:

– …и я не могла ни о чем думать, когда увидела людей Марка. Я поняла только одно – что обречена.

Он посмотрел сверху вниз на ее темную взлохмаченную голову.

– Непохоже, мистрис, что вы потеряли всякую надежду, если судить по тому, как вы стояли одна посреди дороги и приказывали им следовать своим путем.

– Я была разгневана, – пояснила она. – Тут все смешалось – и бравада, и гнев. Но я уже знала, что погибла. Была в этом более чем уверена. И тут появились вы и спасли меня.

– Гвиневра, будет лучше, если вы не станете считать меня спасителем. – Он уставился на кончики ушей Нуара и старался дышать ровно и размеренно.

Внезапно давление ее тела изменилось, и это вынудило его опустить глаза. Она склонилась вперед и обхватила ладонями лоб. Он заставил Нуара остановиться.

– У вас болит голова?

– Только когда я делаю вдох, – прошептала она.

Он перекинул ногу через круп лошади и спрыгнул, потом принялся копаться в одной из седельных сумок.

И темное пространство под опущенной головой Гвин вдруг заполнилось острым ароматом, когда он поднес фляжку к ее лицу.

– Да хранят меня все святые, рыцарь, – пожаловалась она, поднимая голову. – Ради Бога, что это?

Он поднял брови.

– Это лекарство, и будет правильнее называть его именно так, а не так, как называют другие.

Бросив на него подозрительный взгляд искоса, она снова пошевелилась:

– Пахнет так, что у моей собаки начался бы кашель.

Он рассмеялся:

– Вы неподражаемы.

– Никто еще этого не говорил.

– Пейте.

Бросив на своего лекаря взгляд, полный сомнения, она запрокинула голову и начала пить. Жидкость обожгла ей горло, проложив огненную дорожку до самого желудка, будто струя пламени.

Гриффин следил за ней: она покачнулась, волосы взметнулись, и она закашлялась, почти соскользнув с седла. Но его руки подхватили ее и сомкнулись вокруг бедер. Пальцы Гриффина коснулись нежной округлости ягодиц, и его охватило непреодолимое желание. Он смотрел на ее лицо, пока она вытирала мокрый подбородок, удивленная и задыхающаяся, потом выпустил ее.

Ее шея едва заметно выгнулась назад, глаза были широко раскрыты. Дыхание стало неровным. Он чувствовал его на своей щеке и подбородке. Оно вызывало желание. Грудь под корсажем соблазнительно вздымалась. Он медленно перевел дух и убрал руку.

Гвин была растрепанной и забрызганной грязью, но с телом богини. И она была самым забавным и удивительным существом женского пола в его жизни.

Он снова посадил ее в седло, на этот раз стараясь не обращать внимания на округлость ее бедер под своими ладонями, потом сел на лошадь позади нее.

– Так как вы себя чувствуете? – спросил он скорее из желания отвлечься от созерцания ее соблазнительного тела, чем из любопытства. – У вас есть особая причина ехать в аббатство?

Она рассмеялась:

– Просто это… был выход. Способ выбраться из города… оказаться подальше от Марка…

Голос ее замер.

– Всего лишь удалиться от него? – спросил он тем же тихим, рокочущим, успокаивающим голосом.

– Да, – ответила Гвин так же тихо, и ее прекрасные зеленые глаза, полные крупных непролитых слез, медленно обратились к нему.

Подняв руку, он расстегнул пряжку, удерживавшую его плащ, и окутал ее плечи тяжелой шерстяной тканью, прикрыв ею заляпанное грязью и разорванное платье, начинавшее искушать его видом того, что скрывалось под ним, а это было для него крайне нежелательно.

Господи! Он уже теперь был на грани того, чтобы потерять себя, а это невозможно.

«Помни о своей миссии», – мрачно посоветовал он себе. И не только ради Генриха фиц Эмпресса. Его миссия носила и личный характер, и речь шла о выношенной, кипящей на медленном огне мести, к свершению которой он готовился семнадцать лет: ему предстояло захватить дом и разорить семью де л’Ами.