Лесная земляника - Сандра Мэй Страница 10

Он подхватил ее на руки, отнес в гостиную и сел на диван, крепко прижимая девушку к груди. Она затихла, прижалась к нему, даже, кажется, дыхание затаила. Байкер сонно приподнял лохматую башку, удостоверился в том, что Господь на небе, мир на земле и все на месте, блаженно вздохнул и снова засопел.

Джон Фарлоу смотрел на огонь, баюкал на руках хрупкую светловолосую девушку и тихо, словно в забытьи, шептал:

— Я не знаю, когда это случилось. Я ведь был веселым парнем, Майра. Я очень любил друзей, шумные компании, детей и собак, дядю Уоррена, этот сад и этот дом, я любил жизнь… Я учился с удовольствием, и мне всегда казалось, что каждый новый день будет приносить мне только новые открытия и новые радости. Я предвкушал поездку за океан, как приключение… А там меня никто не ждал, Майра. Но раз уж приехал — давай работать. И меня стали учить работать. Без каникул и перерыва на обед. Постепенно я перестал видеть радость — потому что научился видеть пользу. Извлекать выгоду. Заводить нужные знакомства. Нравиться нужным людям. У меня получалось, Майра, потому что я чертовски обаятельный парень… Я уже не знаю, в какой момент это произошло. В какой момент мне стало все равно, что происходит с моей жизнью. Главное — работа? Почему же я не задал себе простой вопрос — а ЗАЧЕМ? Я уже лет десять всех устраиваю, Майра. На меня никто не злится и не кричит. Только ты сегодня… и я сразу вспомнил. Знаешь, странно так, я вспомнил запахи. Ты пряталась под можжевеловым кустом. И луна была полная. Серебряная такая. А я еще поклялся, что никому не разрешу тебя обижать… Тогда казалось, что все обещания очень легко выполнить. Но жизнь гораздо злее. Мы все еще думаем, что мир принадлежит нам, а это мы уже принадлежим миру. И ничего нельзя изменить. Ты прожила свои десять лет, я — свои…

— Я ждала только тебя…

— А я — я был уверен, что десятилетняя девочка забудет меня уже через неделю, а в результате забыл сам себя.

— Джон…

— Майра…

Наверное, виноват был огонь в очаге. Под его влиянием Джон впал в нечто вроде транса — иначе невозможно объяснить то, что произошло дальше.

Майра обвила руками его шею, а он посмотрел ей в глаза. И утонул в серебристой зелени, потерял голову, опьянел от запаха лесной земляники… Через мгновение они сплелись в таком тесном объятии, что стало трудно дышать, но уже через секунду надобность в дыхании отпала, потому что они целовались, целовались жадно, неистово, пили друг друга до дна, упиваясь сладостью губ, жаром тел, невозможностью остановиться…

Потом оказалось, что диван остался где-то вверху, а они лежат на мягком и теплом меховом ковре, и одежды на них значительно меньше, чем было раньше, а вернее — только джинсы на Джоне, да юбка на Майре, и кожа девушки светится в темноте, а сполохи огня мечутся, торопясь хоть на миг раньше Джона поцеловать то нежное плечо, то маленькую округлую грудь, то впадинку между ключицами, и тонкие руки сплетаются вокруг шеи мужчины, и тело наполняется невесомой, первобытной силой, и нет ничего, кроме желания и уверенности в том, что сейчас он сможет это желание утолить…

* * *

А потом он пришел в себя — и ужаснулся. Отпрянул от Майры, торопливо зашарил вокруг дрожащими руками, пытаясь найти одежду и прикрыть наготу девушки. Она села, тяжело дыша, чуть не плача, сверкая потемневшими от страсти и гнева глазами.

— Джон…

— Прости! Извини меня, ради Бога, извини. Я не имел права. Мне нет прощения.

— Что ты говоришь…

— Я утратил контроль над собой. Я не должен был…

— Джон! Посмотри на меня!

Он поднялся и отошел к окну.

— Сначала оденься.

И тогда эта болотная ведьма вскочила, подлетела к молодому финансисту Фарлоу — маленькая, гибкая, яростная, с обнаженной грудью — и влепила ему пощечину, едва не свалившую его с ног. Джон машинально схватил ее за запястье — и тут же был отброшен к стене чем-то огромным и напоминающим сгусток мрака… с зубами. Собственно, только зубы Джон и разглядел. Они как-то сразу бросались в глаза.

Байкер стоял между Джоном Фарлоу и своей хозяйкой. Шерсть на загривке встала дыбом, белоснежные клыки сверкали, а из горла несся глухой рокот.

* * *

Байкер был в отчаянии. Жизнь давала трещину прямо на глазах. Нос не мог обмануть — этот дядька был хороший, очень хороший, от него пахло совершенно правильно и спокойно. И он очень нравился хозяйке — нос Байкера ВИДЕЛ это также ясно, как… в общем, ВИДЕЛ! Но только что дядька схватил хозяйку за руку, а та заплакала. То есть она СОБИРАЛАСЬ заплакать, но носу Байкера эти слезы были отлично ВИДНЫ еще до того, как они побегут по щекам…

Выходит, хороший дядька обидел хозяйку? Тогда его следовало немедленно убить или хоть прогнать, но это очень трудно, потому что сердце разрывается от тоски.

Собачье сердце не признает полутонов и получувств. Байкер весь дрожал и не двигался с места. Потом на его загривок легла рука хозяйки, и усталый голос Майры произнес:

— Спокойно, пес. Не трогай его.

Джон наклонился и подобрал с пола рубашку и свитер. Неловко натянул одежду, кашлянул и тихо спросил:

— Почему ты меня ударила?

— Потому что ты меня оскорбил.

— Я извинился…

— Сейчас ударю еще раз. Хотя, скорее всего, ты действительно не понимаешь. Ты оскорбил меня, извинившись.

— Я не понимаю…

— И не надо. Уходи. Ботинки в плите, на кухне.

— Майра…

— Когда соберешься нас выселять, не забудь прислать официальное уведомление заранее. Я не вредничаю, просто мне нужно время, чтобы подыскать квартиру.

— Что за чушь, я не собираюсь…

— Пожалуйста, уходи, Джон.

Джон Фарлоу не помнил, как оделся и вышел из дома на опушке тисовой рощи. Не помнил, как шел по мокрой траве, заново промокая с головы до ног. У него горели губы — от поцелуев Майры, щека — от ее пощечины, уши — от стыда и злости. Ибо Джон Фарлоу совершенно не понимал, что происходит.

В полубессознательном состоянии он добрался до машины, завел мотор и уехал в Лондон. Судьба, хранящая авантюристов, влюбленных и безумцев, не позволила ему врезаться по дороге ни в один дорожный знак и даже помогла припарковаться около отеля; потом вознесла в лифте на нужный этаж и втолкнула в номер. Дальше наступила тьма, потому что Джон Фарлоу заснул мертвым свинцовым сном.

В приземистом флигеле на опушке тисовой рощи сидела на полу хрупкая светловолосая девушка. Она судорожно обнимала за шею громадного и очень расстроенного на вид пса и беззвучно рыдала, не вытирая слез, катящихся по бледным щекам.

Он бы не стал просыпаться — но в дверь номера настойчиво стучали, и Джон осторожно приоткрыл один глаз. Потом открыл второй — и попытался сесть на кровати. Не с первого раза, но у него это получилось. Все тело ломило, одежда, в которой он заснул, была влажной и холодной, словно остывший компресс, а ноги в мокрых ботинках были тоже холодными, как у лягушки.