Прикосновение - Розалин Уэст Страница 10

С такими мыслями было опасно находиться в темноте наедине с мужчиной, которого Джуд совсем не знала. Несбыточные мечты могли заманить мысли старой девы в неведомое царство страсти, а зарождающиеся желания убедить невзрачную женщину в осуществимости невозможного.

И, будучи чувствительной старой девой, Джуд, оторвавшись от мечтательного созерцания, отправилась в свою девичью спальню наверху, чтобы оставшиеся ночные часы метаться от безумного возбуждения.

Раздался раскат грома. Начавшись злобным ворчанием, он постепенно набрал такую силу, что в окнах задребезжали стекла, а стены затряслись от его гнева.

Для Долтона Макензи, постепенно приходившего в себя на узкой кровати, шум исходил главным образом из источника, находившегося у него между висками, и многократно усиливался там до тех пор, пока звук и боль не стали неразделимыми. Очень долго Макензи не решался пошевелиться, боясь, что эти прожорливые твари причинят ему еще большее страдание, и постепенно у него в голове сложилось знакомое покаянное заклинание: «Больше никогда. Покуда я жив, я никогда больше не прикоснусь к спиртному». И пока он лежал, стараясь спрятаться от мучительной боли, пульсирующей у него в голове, его мысли стали медленно проясняться, и с этим прояснением пришло смятение.

Где он пил? Обычно вместе с расплатой приходило воспоминание о полученном перед тем удовольствии. Но сейчас Макензи не мог вспомнить ни салун, ни хороший обед с вином или хотя бы бутылку у себя в номере отеля. Последнее, что он помнил, было… было… Он слегка наморщил лоб, и от этого усилия снова почувствовал, как возвращается боль. Он уже почти отказался от попытки вытащить воспоминания из трясины боли, когда они большой волной сами накатились на него. Дилижанс. Нападение грабителей. Вспышка не попавшего в цель выстрела, которая, очевидно, обожгла ему кожу на лице и ослепила глаза ярким светом, сначала белого, затем красного цвета, после чего наступила чернота — та самая чернота, которая окружала его и сейчас.

«Мои глаза».

Подняв непослушную руку, Долтон пальцами ощупал незабинтованную опухоль, где бурлящим вулканом сосредоточилась боль. Он не мог вспомнить, чтобы его били по голове, но доказательство было неоспоримо. Правда, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что его прикосновения сообщили ему при дальнейшем исследовании — его глаза покрывала сложенная в несколько слоев марля.

Макензи мысленно вернулся к пистолетному выстрелу и последовавшей за ним яркой огненной вспышке, после которой не осталось ничего. Его кончики пальцев двинулись поверх марлевой повязки. Он шумно, прерывисто дышал, пока поднявшаяся из внутренних глубин паника не поглотила все остальные чувства. Свирепый удар грома, казалось, потряс сам воздух вокруг него. «Где я?» Макензи просунул пальцы под сложенную материю и, потянув, сдвинул ее вверх. Он почти не ощутил боли, когда прилипшая к ожогу ткань потянула за собой большие участки поврежденной кожи, потому что старался разжать веки, которые слиплись и образовали болезненные, почти без ресниц рубцы. Страх неведения и ужас подозрения лишили его осторожности, заглушили внутренний голос, который убеждал, что сейчас нужно оставить все как есть. Но в эту грозу, в непривычной полнейшей темноте доводы не подействовали, Долтон решил, что должен все узнать.

Он должен был узнать, осталась ли у него способность видеть.

Затрудненное дыхание заглушало доносившийся снаружи шум ветра и дождя, наполняя незнакомое пространство комнаты тревожными звуками каждого отдельного вдоха и выдоха. Макензи не мог совладать с волнением, его сердце быстро и тяжело стучало, и с каждым его биением он все больше осознавал опасную неопределенность своего положения. Годы выживания в самых рискованных условиях вынудили его научиться управлять ситуацией — и самим собой. Поэтому он заставил себя открыть глаза, не обращая внимания на боль, которую вызвало разъединение слипшихся тканей, потому что боль от незнания была гораздо сильнее.

Глядя вверх широко раскрытыми глазами, он ждал, что что-нибудь произойдет. Он не был уверен, чего именно он ожидал — возможно, много ярких вспышек, безусловно, неясных очертаний каких-нибудь предметов в темной комнате. Так как вокруг него ничего не происходило, Макензи сделал вывод, что была ночь, поэтому в течение нескольких секунд он терпеливо ждал, когда станут видимыми детали — углы потолка, случайные вспышки света от грозы снаружи, — чтобы обрести чувство ориентации в огромном колодце темноты. Но не было ничего, вообще ничего.

— Нет, — простонал он, отвергая то, что говорила ему логика, даже когда столкнулся с не вызывающей сомнений очевидностью, потому что отказывался считать ее правдой.

Он отказывался признать тот факт, что был слеп.

Джуд казалось, что она только что закрыла глаза в поисках ускользающего сна. Усталость начала наплывать на границы ее сознания, обещая немного так необходимого спокойствия, и Джуд расслабилась, принимая его. Но едва только умиротворяющий бальзам пролился на ее душу, раздавшийся внизу шаркающий звук вывел ее из блаженного состояния. «Сэмми», — сначала подумала она и решительно закрыла глаза. Но звука открывающейся двери, который означал бы, что ее брат искал себе укромный уголок, не последовало. Вместо этого послышался звук царапанья по дереву, как будто кто-то вслепую натыкался в темноте на мебель. Вслепую…

Джуд бросилась к ведущей вниз лестнице, даже не задержавшись, чтобы взять халат, и спустилась так быстро, как позволила ей ночная сорочка, обвивавшаяся вокруг голых ног. Сэмми и Джозеф спокойно спали у камина, не потревоженные шумом, который прозвучал под ее спальней, и даже старый пес, подергивавший во сне лапами, не обратил на нее внимания, когда она босиком тихо прошла в заднюю комнату.

Понадобилось всего мгновение, чтобы ее встревоженный взгляд привык к глубокой темноте спальни. Кровать была пуста, а смятые простыни валялись на полу. Взглянув в дальний темный угол, откуда раздавалось царапанье ножек кресла по дощатому полу, она разглядела массивные плечи мужчины. Джуд зажгла лампу, подняла ее и задержала дыхание, когда при свете отчетливо увидела его. Она уже забыла, каким он был огромным — видимо, сейчас он показался ей еще больше, потому что был в одном только обтягивающем хлопчатобумажном нижнем белье, весь окутанный плотной темнотой. Он снова споткнулся, одетые во фланель колени наткнулись на сиденье кресла, в котором она недавно сидела, бодрствуя у его постели, и вытянутые руки в раздражении похлопали пустой воздух, в надежде найти какую-нибудь незнакомую точку опоры.

— Мистер Макензи? — Джуд окликнула его очень тихо, чтобы не напугать.

Макензи резко повернул голову в ее сторону, и Джуд увидела, что он сорвал почти все свои повязки. Его обожженные глаза были красными, с расширенными от боли зрачками, но они явно ничего не видели.

— Кто здесь? — спросил он громовым голосом, в котором одновременно прозвучали облегчение и угроза.

— Меня зовут Джуд Эймос. Вы на моей путевой станции. Вы ранены, мистер Макензи, и должны вернуться в постель.