Брачные игры - Кейт Сандерс Страница 10

— Да, — сказал Рекалвер. — Понемногу оттаиваете?

— Понемногу да.

— Мы напоим вас чаем и дадим стаканчик бренди.

Берри понемногу стал успокаиваться. Рекалвер, видимо, понял, что от разговоров о смерти ему становится холоднее. Он сосредоточился на предполагаемом чае и спиртном. Его зубы перестали стучать, а веки смежила усталость.

Он понял, что задремал, лишь когда проснулся. Машина остановилась, Рекалвер тихонько тряс его за плечо.

— Вылезайте. Приехали.

Впечатления замаячили перед Берри, подобно разрозненным фрагментам безумного сна. Огромная входная дверь с вырезанными на камне словами и потрепанным гербом над ней.

— Будьте с ними полюбезнее, — посоветовал Рекалвер. — Они — не от мира сего. Но у них есть оправдание. Они готовы на все, лишь бы избежать правды о своем отце. — Он помог Берри выбраться из машины. — Дело в том, что он пустил себе пулю в лоб, размозжив голову в гостиной на нижнем этаже. Имейте это в виду, если они начнут нести всякую ерунду.

Руфа провела дрожащего незнакомца в единственную работающую ванную: сырой туннель на втором этаже с гулким эхом. Когда Берри вошел, он сделал над собой явное усилие, чтобы скрыть свой ужас. Руфе стало стыдно. Ванная представляла собой жалкое зрелище. По какой-то причине, о которой она сейчас не могла вспомнить, она была загромождена старыми велосипедами. Огромный чугунный резервуар был покрыт пятнами и трещинами, во многих местах эмаль быта стерта. Газовая колонка, примостившаяся на стене, подобно вредоносному насекомому, выдавала тонкую струйку тепловатой воды.

Для Руфы было очевидно, что Берри не привык считать горячую воду роскошью. Он ничего не сказал, но вел себя так, словно попал в трущобы и слишком поддался состраданию, чтобы мечтать о критике. Избегая удивленного взгляда его невинных карих глаз, Руфа подала ему полотенце, жесткое и облезшее, но чистое. И она, и Берри нарочито проигнорировали обветшалую кипу сухого белья, которое откопал Роджер.

Спускаясь вниз, Руфа представила себе ванную Берри — с тропическим теплом, изящными зеркалами, с кипой махровых полотенец и изысканными цветами. Возможно, там были и прозрачные кувшины с разноцветным мылом, которое рекламируют на страницах журналов. Она мечтала о такой ванной, хотя знала, что Настоящий Мужчина высмеял бы ее. Но что же в этом плохого?

Эдвард встретил ее в самом низу лестницы. Он был по-прежнему одет для улицы и держал в руках порванную рыболовную сеть.

— Смотри, что я нашел. Как раз то, что нужно.

— Ты что, снова пойдешь туда?

Он рассмеялся.

— Мы с Роджером с помощью сети поищем ключи от машины этого бедняги. И, подобно капитану Отсу, будем отсутствовать некоторое время.

— Ты очень добр, — Руфа знала, что Эдварду не часто говорят такое. Его доброта, к стыду, воспринималась как само собой разумеющееся.

— Ничего особенного, — как ни в чем не бывало сказал Эдвард. — Он такой приятный парень.

— Не загнись от переохлаждения.

— Подожди-ка минутку… — Он взял ее за руку, чтобы она не ушла в кухню. — Мне никак не выпадал случай поговорить с тобой наедине. С тобой… все в порядке?

— Со мной? Конечно. Все о'кей.

— Ты выглядишь изможденной. Куда я ни прихожу, я везде вижу твои горшочки с начинкой из изюма и миндаля.

— Надеюсь, ты приобрел несколько штук.

Он был серьезен и не позволил ей смягчить тон.

— Ты трудишься, как рабыня. Так нельзя, Руфа. Ты не должна растрачивать жизнь.

Руфа вздохнула. Она обожала поэзию, но проза Эдварда могла быть весьма утешительной, подобно сухому хлебу после тонн шоколадного мусса.

— Самое трудное — не работа, — сказала она. — Я не боюсь мозолей. Самое трудное — это убедить сестер оплатить счет за электричество, а не покупать джин.

Он мрачно усмехнулся.

— Ленивые прохвосты.

— Они не настолько плохи. Нэнси постоянно работает сверхурочно. Вчера вечером она надела одну из своих обтягивающих блуз и пришла домой с кучей чаевых.

— Нэнси — профессиональная барменша, — сказал Эдвард. — Это ее призвание. Но ты — умная девушка, и я хочу, чтобы ты чего-то добилась в жизни. Я всегда говорил твоему отцу, что он действовал как отпетый эгоист, отговорив тебя от поступления в университет. Но тем не менее ты еще довольно молода, чтобы сделать это.

— Ты думаешь, я должна была проигнорировать его мнение? — мягко спросила Руфа.

— Мы испортили его. Я имею в виду всех нас, — вздохнул Эдвард. — Бог свидетель: я тоже не мог ему ни в чем отказать.

— Если уж говорить об университете, мне хотелось бы, чтобы ты поработал над Селеной.

Эдвард понял, что она хочет сменить тему.

— Да?..

— Ты можешь мне не верить, но она на редкость способная. Девушка, читающая ради удовольствия Мильтона и Спенсера, должна изучать в университете английскую литературу.

— Я говорю о тебе, — напомнил ей Эдвард. Он сделал шаг назад, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я буду никудышным крестным, если позволю тебе погубить себя.

Руфа знала наверняка, что Эдвард будет стоять насмерть против Брачной игры. Сама идея приведет его в бешенство — она могла бы с таким же успехом сказать ему, что собирается заняться другой игрой. Она хотела заставить его больше не поднимать вопрос о будущем.

— Я не думаю, чтобы Настоящий Мужчина очень серьезно относился к роли крестного отца, — сказала она, улыбаясь. Когда отец избрал Эдварда на эту почетную должность, ему, Эдварду, было 17 лет, но с самого начала он (в отличие от всех остальных крестных, избранных наобум) крайне серьезно исполнял этот долг.

Эдвард одарил ее одной из своих редких улыбок — мрачной и нежной.

— Я не отношусь к этому как к работе. Я считаю, что должен заботиться о тебе независимо от того, являешься ты моей крестницей или нет.

Руфа была тронута. Она всегда забывала, что Эдвард такой красивый мужчина. Теперь она вновь вспомнила об этом, разглядев при слабом свете его лицо, и вдруг почувствовала себя неловко: красота вовсе не входила в обязанности Эдварда.

— Тебе не стоит это делать.

— Это грязная работа, но кто-то должен ее выполнять.

— Дела улучшатся. Это должно произойти.

— Потеря Мелизмейта, возможно, самый лучший выход для вас.

Руфа резко выдохнула:

— Какая ересь!

— Нет, выслушай меня. Я не имею в виду смерть Настоящего Мужчины, отнюдь нет. Но его смерть может иметь положительное воздействие, сделав тебя свободной. Я проявлял большую заботу о твоем отце и теперь забочусь о его семье. Но больше всего о тебе. Ты стоишь их всех, вместе взятых. «Заботиться», Руфа, согласно моим принципам, означает «любить». Следовательно, я не должен пассивно наблюдать за тем, как ты попадаешь в западню, — ведь наследование груды старых кирпичей отрезает тебя от реальной жизни. Именно это погубило твоего отца. — Он подавил ее попытки протестовать. — Я хочу, чтобы, как только дом будет продан, ты вступила в реальный мир. Мне все равно, чем ты будешь заниматься, лишь бы это было более продуктивным, чем прислуживать своим родственникам.