Тень фараона - Сантьяго Мората Страница 10

Тут явно заскучал. По-видимому, здесь никого не было. Царица, вероятно, находилась подле мужа. Впрочем, когда у фараона случались приступы, он прогонял всех домашних, разрешая остаться только лекарям, и прежде всего своему любимому другу Пенту.

Мы собрались уйти, как вдруг до наших ушей донесся короткий стон, и мы снова спрятались. Тут улыбнулся, немного отодвинул кресло и высунул голову. Когда он повернулся ко мне, я увидел искаженное, белое как мел лицо. Я так перепугался, что мне захотелось убежать, но любопытство оказалось сильнее страха, и я тоже выглянул из-под кресла.

– Хатхор, защити меня!

Затем последовал долгий стон. Нефертити лежала на кровати. Я не сразу разглядел, что она делала. Она металась, словно в ночном кошмаре, ее прекрасное обнаженное тело было покрыто жемчужными капельками пота. Царица извивалась, подобно змеям, сбившимся в клубок. Сначала я решил, что она исполняет какой-то ритуальный танец.

Но, приподняв голову, я увидел у нее в руках какой-то предмет, появлявшийся и исчезавший между влажных завитков внизу ее живота. Она стонала от наслаждения, повторяя одно и то же:

– Хатхор, защити меня!

С ее полуоткрытых губ в такт движению предмета в ее лоне слетали тихие стоны. Она изнемогала от наслаждения, словно ею обладал сам бог, и, корчась в любовных судорогах, пробегавших по ее телу от кончиков ног до разметавшихся подобно волнам полноводного Нила волос, тяжело дышала, непроизвольно сжимая и разжимая ноги, между которыми двигался предмет, и непрерывно повторяла, словно напоминая себе самой о божественной природе акта:

– Хатхор, защити меня!

В этом не было ничего удивительного. Обряд плодородия совершали все женщины, которые не могли зачать сына, а у царицы, как известно, рождались одни девочки, однако в глазах Тута, который до вчерашнего дня был ярым ревнителем Атона, она, верховная жрица этого бога, совершала святотатство, взывая к богине, которую он ненавидел. Я даже мог видеть голову коровы на конце орудия, доставлявшего столько удовольствия прекрасной царице. Изголовье ложа было приподнято, и нашим глазам открывалась полная картина.

Казалось, испарина, покрывавшая тело царицы, проступила на моей коже и, несмотря на весь ужас ситуации, я не мог не возбудиться. Из‑за ее торчащих сосков или блестящих на коже капелек пота, колыхания бедер или учащенного дыхания и стонов? Что поразило меня? Красота ли Нефертити, хотя я много раз видел ее обнаженной, купавшейся в одном из маленьких прудов в саду, или же само это действо, которого я не должен был видеть? Я задышал почти так же часто, как царица.

И даже не заметил, как Тут выбрался из своего укрытия.

Его голос прозвучал громко и властно:

– Ты разве не должна ухаживать за моим отцом?

Изумленная царица открыла глаза. Вмешательство было таким бесцеремонным, что ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Мне никогда не приходилось сталкиваться с подобной грубостью. Она уселась на постели, вытащила влажный предмет и спрятала его в складках лежавшей рядом одежды. По ее хрупкому прекрасному телу еще пробегали волны дрожи, упругие груди еще трепетали от наслаждения, которого ее так грубо лишили, и она прикрыла их первым, что попалось под руку.

Я похолодел от страха, однако мое возбуждение достигло остроты, сравнимой с болью. Мне было очень жаль царицу, однако ее беззащитность и попытка обрести утерянное достоинство разбудили мою похоть настолько, что руки у меня затряслись и я покрылся потом. Не в силах пошевелиться, я впал в оцепенение и молча наблюдал за происходящим.

Я думал, царица яростно набросится на нас, но от Тута исходила темная таинственная сила и одновременно ненависть. Его набедренная повязка не могла скрыть, что он тоже возбудился, однако ему было не до этого, он смотрел царице прямо в глаза, и взгляд его был холоден.

Возможно, впервые за много лет Нефертити испугалась. Она попыталась рассердиться, но ее голос дрожал и звучал неуверенно, что сделало ее в моих глазах неизмеримо более хрупкой и прекрасной.

– Ты еще молод для таких развлечений… Твой отец будет недоволен!

Тут улыбнулся.

– Конечно. Когда, глядя тебе в глаза, спросит, в кого ты веришь.

Я ужаснулся тяжести обвинения и устыдился его подлости, однако не мог не восхититься тем, с каким мастерством и хладнокровием Тут, несмотря на свой юный возраст, овладел ситуацией. Но мне было жаль Нефертити. Она не заслужила такого обращения, поскольку относилась к этому человеку, как к сыну.

– Что тебе от меня надо?

– Ничего. Только помни, что я за тобой слежу. – Он бросил взгляд на то место, где был спрятан предмет. – Тебе не надо призывать Хатхор. Я дам тебе сыновей, которых не может дать мой отец.

И он вышел из покоев. Я остался стоять на месте, не зная, что мне делать.

– Пи!

От звука ее голоса я вздрогнул, хотя в нем не было злости. Пока не прозвучало мое имя, мне казалось, что это происходит не наяву, а во сне.

Я поднялся. Царица прикрылась и теперь выглядела более пристойно, хотя на виду оставалось достаточно. Сверкавшие жемчужины пота на ее коже будоражили мои чувства и заставляли задерживать взгляд на тех местах, куда я старался не смотреть. Наконец я, устыдившись, опустил глаза.

– Мне очень жаль, госпожа. Я пытался его отговорить…

Она кивнула, и я перехватил ее взгляд, брошенный на мою оттопырившуюся набедренную повязку, которая никак не хотела опадать. Настала неловкая пауза. Я покраснел до корней волос и не опускал рук, чтобы не усугубить мое и без того плачевное положение.

Наконец она испуганно произнесла:

– Надеюсь, ты никому не скажешь о том, что видел?

Я кивнул.

– Тут взрослеет, – продолжала она, – и становится честолюбивым. Боюсь, на него имеют большое влияние жрецы.

Я вновь кивнул и подумал, знает ли она о нашей вчерашней прогулке.

– На чьей ты стороне, Пи?

Вопрос застал меня врасплох. Я ответил не сразу.

– С одной стороны, я должен быть тенью Тута и поклялся его защищать, но моя верность царю и царице осталась неизменной. Я хотел бы защитить Тута от него самого.

Царица с облегчением вздохнула и улыбнулась.

– Спасибо, мой добрый Пи. Я это запомню. А теперь иди. Ничего не случилось.

Я кивнул.

– Мне очень жаль, – сказал я и, сгорая от стыда, бросил взгляд на оттопыривавшуюся набедренную повязку. – Прошу прощения.

Перед тем как уйти, я, не сдержавшись, бросил отнюдь не равнодушный, но похотливый взгляд, который не остался незамеченным, на ее совершенное тело с плавными изгибами, на гладкую кожу и грудь, что бросали вызов возрасту женщины, родившей шесть дочерей. Она разгадала мой взгляд с первого же мгновения и понимающе, едва заметно улыбнулась. Я вышел из покоев царицы потрясенный, и мне пришлось уединиться во мраке своей каморки, чтобы хоть немного прийти в себя. Неужели я один так остро переживал случившееся?