Евангелие от психопатов - Людмила Старикова Страница 10

Свекровь прикурила вторую сигарету от почти истлевшей первой. Тревожно затянувшись, она вновь сделала паузу, пристально изучая свои акриловые ногти, покрытые лаком бирюзового цвета, в тон дешёвым пластмассовым бусам, изумлённо лежавшим на её дряблом декольте.

– Все говорят, что у ребёнка должны быть отец и мать. Иначе – это нечестно, это неправильно. А по мне, так лучше бы я в сиротском приюте выросла, чем плакать от радости над останками собственного отца в неполные семнадцать. Есть отцы, без которых жить легче… – свекровь посмотрела Катерине в лицо сердитым, честным взглядом, – если мой сын хоть раз сделал тебе больно, уходи от него. Ты и мой внук достойны лучшей участи, – сказала она. Затушила сигарету, поднялась и ушла в дом, не попрощавшись и не оборачиваясь.

Катерина вернулась к себе домой. Пахло коньяком и ванилью. На диване, завернувшись в пушистый белый халат с вышитой монограммой отеля «Беллажио» и обнимая её подушку, сидел Барин. Лицо его было красным и одутловатым, брови сердито сдвинуты, длинные тонкие ноги вытянуты вперёд. Понятно, что эта подушка служила сигналом, – муж скучает, он сожалеет, возможно, даже чувствует себя виноватым. Видимо, он рассчитывал на сентиментальный характер и природную мягкость своей супруги. Действительно, она сразу смягчилась. Барин вновь показался ей нелепым, безобидным и даже жалким. Его очередной удар, весь день тревоживший всё сознание Катерины, теперь показался ей слишком ничтожной причиной для того, чтобы ворошить это тёплое, пусть оскорблённое насилием, но всё ещё дышащее уютом гнездо.

Она опустилась на кровать рядом с ребёнком и принялась читать. Чувства и мысли в голове звучали громче, чем звук её собственного голоса. Ей было стыдно перед сыном за то, что она вновь простила и не ушла.

Катерина ушла от Барина, когда полюбила другого и впервые поняла, что хочет изменить мужчине. Она могла терпеть обиды от мужа, но унижать себя ложью и изменой не смогла. Катерина полюбила и захотела любить свободной, не прячась и не выкраивая время, она хотела вновь располагать собою и своими чувствами. Как это эмоциональное безрассудство свойственно русским женщинам!

Стриптиз для всех

Отец Мэтью Генри служил в церкви святого Марка на юге штата. В свои пятьдесят два года он выглядел весьма бодро и даже свежо. Спортивная осанка, широкие плечи, густые волосы с проседью или, как говорят американцы, «соль и перец», подстрижены «ёжиком». Слегка навалившийся на ремень живот было совсем незаметен под рясой, и ни малейшего намёка на второй подбородок. Что там говорить – отец Генри был красавцем и кумиром всех женщин его прихода. Он же любил лишь одну женщину и был ей верен. Его возлюбленную звали Мария, она была тридцатилетней мексиканкой, воспитанной в католической семье. Та самая, что, оставшись без мужа, оставляла детей на тётку, которой говорила, что подрабатывает официанткой, и выходила на работу в ночном клубе под липким названием «Сладкое место».

Клуб представлял собой небольшое тёмное помещение, оборудованное маленьким баром, двумя зеркальными сценами, освещёнными красными лампочками, будкой ди-джея, двадцатью круглыми столиками с мягкими креслами возле них и десятком кожаных диванов у стен. На диванах располагались посетители понаглее и побогаче. Вальяжно развалившись на чёрной коже, они заказывали напитки и не стеснялись брать «танцы» подороже. В середине зала обычно сидели новички; эти мужчины, как правило, хотели сориентироваться в происходящем, но, смущаясь с непривычки, не рисковали приближаться к зеркальной сцене. Туда, поближе к отогретому красным светом помосту, усаживались самые скупые из завсегдатаев этого болотца. Это были старые, жалкие извращенцы из числа представителей рабочего класса, на них и смотреть-то было противно. Они напряжённо и озабоченно вглядывались в голых женщин, до которых было рукой подать, словно пытаясь запомнить до мельчайших деталей их такие разные, но до боли похожие объединяющей их доступностью тела. Красные лампочки грели стриптизёрок своим всепрощающим тёплым светом, сглаживая расширенные поры, прыщи, бородавки, шрамы. Особенно много у этих женщин было шрамов; от шприцев, кесарева, сигарет садистов, от ножей и ножниц ревнивцев. Девушки с благополучным прошлым не идут устраиваться в стриптиз-клуб.

В клубе «Сладкое место» числилось восемьдесят шесть «танцовщиц». Все они работали в разные смены, их график был составлен таким образом, что в любое время суток в клубе находилось, минимум, пять девушек. Наиболее шумными днями недели, конечно же, были пятница и суббота. В эти вечера клуб кишел пьяной, развязной молодежью, неизменно справляющей чьё-то совершеннолетие, либо ликующей на мальчишнике, посвящённом предстоящей свадьбе. Отец Генри избегал появляться в клубе в такое время. Он приходил два раза в неделю, по вторникам и четвергам, и проводил в клубе около трёх часов.

Священнослужитель сознательно пришёл к посещениям стриптиза, понимая, насколько малодушным с его стороны был этот шаг. Но, он не мог больше противостоять естеству. Половое влечение здорового мужчины рвало на части его измученное сознание и тянуло священника к женщинам. Ни молитвы, ни изнурительные занятия физкультурой, ни ледяной душ не помогали ему снять саднящее сладкое и одновременно болезненное напряжение внизу. Его член невероятного размера, за который пораженные в душевой школьного спортзала одноклассники окрестили его «Мэтью-Жеребец», разбухал и еле умещался в ширинке при виде женского декольте. Его возбуждали женские руки, их оголённая верхняя часть, где, иногда, в вырезе летнего платья промелькнёт волнующая подмышка. Его сводили с ума ушные раковины; отец Генри с нежностью рассматривал их деликатные завитки, украшенные золотыми серёжками с драгоценными камнями, как это водится у католических дам. Его очень волновали ягодицы. Мягкие или упругие на ощупь, – святому отцу не дано было этого знать, но, бесстыдно разглядывая очертания женских задниц под шёлковыми платьями прихожанок, священнослужитель изнывал от истомы.

Преклоняя колени перед Господом, этот несчастный грешник молил избавить его от искушения, но, Господь безмолвствовал. Ответа не было, и пульсирующий члена отца Генри продолжал своё независимое и беспощадное противостояние принципам священного целомудрия.

С Марией священник познакомился в первый же вечер в стриптизе. Ди-джей в микрофон анонсировал псевдонимы женщин, выходящих на сцену клуба, который был расположен далеко на севере штата, у канадской границы, – подальше от глаз, которые могли бы увидеть и узнать святого отца даже под бутафорскими очками и в парике. Котёнок, Принцесса, Персики и Сливки, Ночная Тень… В сценических прозвищах стриптизёрок скользило что-то детское, недоразвитое, от чего они казались отцу Генри беззащитными и даже невинными. Котёнком называла себя высокая девушка с лицом ангела и коротко остриженными волосами. Она была одета в белую мужскую рубашку и розовые кружевные трусики. В отличие от большинства прочих женщин, она не приплясывала, поглядывая в зеркало на своё отражение, и не вращала бёдрами. Словно скупясь на движения, Котёнок присела на корточки на середину сцены, широко раздвинула стройные ноги и принялась медленно касаться себя на глазах у завороженных мужчин. С безразличным выражением восхитительного лица она проводила рукой по точёной ноге, от колена вверх, задерживаясь на внутренней стороне ляжки. Потом она поднялась выше и, оттянув левой рукой кружевные трусики в сторону, принялась водить тонкими пальцами по самой деликатной части своего прекрасного тела, перебирая тёмно-розовые лепестки половых. Вдруг, она поправила трусики и беспомощно обхватила руками шею, закрывая от восхищённых зрителей небольшие нежные груди, упрямо выглядывающие из-под рубашки любопытными светлыми сосками.