Жена султана - Джейн Джонсон Страница 10

Зидана это нарочно сделала? Взяла самые нечестивые слова, какие нашлись, и заменила ими испорченные страницы? Может быть, так она мстит мне за то, что я не выполнил ее приказ, или своему мужу, который гордится своим возвышенным благочестием, или всему миру, что заточил ее в этой роскошной клетке? Как бы то ни было, я уверен, что сейчас она, сидя у себя в покоях, смеется своей богохульной шутке над нами.

Мокрый от испарины, я запинаюсь, делаю ошибку за ошибкой, пока не дохожу до слов: «Им уготованы мучительные тра… страдания за то, что они лгали», — на которых Исмаил хлопает в ладоши, останавливая меня.

— Что с тобой, Нус-Нус? Ты всегда так чудесно читаешь: за твой сладкозвучный голос я тебя отчасти и держу при себе.

Он делает паузу, чтобы я осознал угрозу в его словах.

— Должно быть, ценность книги лишает тебя самообладания; помни, не тебе за нее платить! Кстати. Сбегай-ка за Абдельазизом, чтобы я обговорил с ним сумму, которая причитается книготорговцу.

Я застаю великого визиря за вторым завтраком в его личном дворце в стенах Дар-Кбиры. Серебряные подносы, стоящие на низких столиках, ломятся от холодного мяса, оливок, хлеба, сыра и затейливых сладостей. Сам Абдельазиз возлежит на груде шелковых подушек, и ему прислуживают почти голые мальчики-рабы, которым не больше двенадцати-тринадцати лет, несмотря на их тугие мускулы и сияющую кожу цвета черного дерева. Стены сверкают от золотого порошка, захваченного во дворцах правителей империи Сонгай, золото и ляпис-лазурь мерцают на куполе, изукрашенном звездами. Я задумываюсь, как получилось, что его покои отделаны так богато, когда остальной дворец еще только строится. Потом напоминаю себе, у кого ключи от сокровищницы.

— Нус-Нус, как приятно видеть тебя в моих скромных покоях. Проходи, садись со мной рядом. Угощайся, миндальное печенье превосходно.

Он машет мне унизанной кольцами рукой, похлопывает по подушкам рядом с собой и смотрит взглядом василиска.

Я кланяюсь.

— Султан просит тебя прийти.

— Дело, конечно же, может подождать, пока я закончу завтракать.

Я молчу. Мы оба знаем, что Исмаил не «просит».

Абдельазиз гримасничает, потом сгребает горсть печенья и заталкивает себе в рот. Неопрятно жует, на его бороду сыплется дождь липких от меда крошек. Потом он ворча поднимается и отталкивает руку мальчика-нубийца, потянувшегося отряхнуть его халат.

— Нахальный щенок! Велю тебя выпороть, когда вернусь.

Слова эти сказаны походя, но взгляд хаджиба тверд.

Я вижу, как мальчик поднимает на него озадаченные глаза, и догадываюсь, что он новенький, по-арабски знает плохо. Второй понимает достаточно. У него испуганный вид, и недаром его руки и плечи покрыты белыми рубцами. Он оттаскивает другого мальчика в сторону, и, когда мы выходим, я слышу, как он говорит с ним на их родном языке. Я кое-что разбираю:

— Он жестокий… Ему нравится делать больно, видеть боль. Не давай ему повода…

Во мне что-то ломается. Я вспоминаю пустые темные глаза, следившие за моей болью, наслаждавшиеся ею.

— Ну что, Нус-Нус, — вторгается в мои мысли великий визирь, когда мы идем по анфиладе арок. — Подумал ли ты над моим предложением?

Чтобы выжить здесь, я научился надевать «другое лицо», как маску кпонунгу, которую вечность назад надевал на обряд Поро в своем племени. И я говорю себе: «Я — не я, я другой». Маска улыбается.

— Я польщен, сиди, но, боюсь, Его Величество будет недоволен.

— Его «величеству» незачем знать, — он меня передразнивает.

— Султан все видит.

Абдельазиз фыркает:

— Ты хочешь сказать, его соглядатаи видят. Ищейки вроде Медника.

Он машет рукой, словно отгоняет муху.

Медник. Это он про каида бен Хаду Аль-Аттара. Они друг друга не любят. Мы приближаемся к покоям императора, и я не хочу, чтобы Исмаил услышал хоть часть нашего разговора. Похоже, и великий визирь этого не хочет — он хватает меня за плечо и давит пальцами, чутьем находя самые болезненные точки. Я холодно смотрю на него сверху вниз, держа «другое лицо». Я — не я.

— Не становись моим врагом, Нус-Нус. Это неумно.

Он и так мой враг. Я кланяюсь.

— Я твой покорный слуга, господин; но прежде всего я — слуга Его Величества.

— Исмаил — собака на сене.

Я слышал от невольников пословицу: что случилось в пустыне, остается в пустыне. Мы все стараемся начать жизнь заново и вернуть себе самоуважение. Но как забыть то, что сделал со мной Абдельазиз? Пальцы мои словно превращаются в когти.

— Никому не надо знать.

Василиск улыбается:

— Знать о чем?

Исмаил ходит бесшумно: ему нравится заставать людей врасплох, и у себя, в безопасности, он часто гуляет один, босиком. Мы с хаджибом тут же падаем ниц. Внизу, у самой земли, ноздри мои наполняет похожий на благовоние аромат свежераспиленного дерева.

— Да встань ты, — Исмаил толкает визиря босой ногой. — Я тебе кое-что покажу. Редчайшее сокровище.

О, небо. Книга. Я почти забыл о ней. Бог мой, Абдельазиз увидит, что у нее под обложкой, сразу распознает обман, и, поскольку достаточно хитер, чтобы придержать язык, пока ему не будет выгодно, захватит мою судьбу в свои руки и будет делать со мной, что пожелает. Лучше умереть побыстрее.

Придумай что-нибудь, понукает меня разум, отвлеки его! Но у меня ни единой мысли.

Исмаил берет книгу, и я вижу, как загораются глаза Абдельазиза, когда он видит богатый переплет. Он жадно протягивает руки. Султан смотрит на него. Потом звучно опускает сафавидский Коран на голову визиря. Я различаю на его тюрбане тонкого хлопка след изукрашенной обложки — как печать на горячем воске. Хаджиб стонет и хватается за голову.

— И ты посмел явиться ко мне, перепачканный едой! — лютует Исмаил. — У тебя пальцы в меду, и крошки в бороде! Ты что, не чтишь ни меня, ни священный Коран?

И он снова и снова бьет визиря книгой, пока тот не валится на пол жалкой кучей.

— Помилуй, величайший, помилуй… Нус-Нус сказал, чтобы я шел быстрее, и я думал, что дело срочное…

Очередной удар не так силен, а следующий приходится по плечу визиря, словно Исмаил потерял к нему интерес. Султан делает шаг прочь, рассматривая, не пострадала ли книга, но она прочна, и тот, кто ее чинил, потрудился на славу.

— Уходи. Заплати книготорговцу, когда придет.

Султан отдает мне Коран.

— Поставь его на самую высокую полку, Нус-Нус — он осквернен.

Сколько правды в его словах, знал бы он!

Я приношу высокую библиотечную стремянку и ставлю сафавидский Коран между двумя другими древними томами, надеясь, что Исмаил не передумает и не захочет его достать.