Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж Страница 108

В сумраке рассвета я спросонья сняла покрывало с клетки ворона. Птица откинула назад свою большую голову и прокаркала:

— Голый импер-р-р-раторр! Голый импер-р-ррратор!

Я торопливо набросила покрывало обратно. Кто, интересно, выучил его этому?

Рассмеявшись, я потянулась к Антонию. Ночь еще не кончилась, и ее остаток не мешало бы использовать с толком.

Когда я быстрым движением сорвала покрывало уже в полном свете утра, ворон снова принялся кричать о голом императоре. Ну и шуточки! Интересно, сколько потребуется времени, чтобы расширить словарный запас этой птицы?

В комнату, робея, заглянул Эрос.

— Твоя находчивость по части благоустройства моего жилья… впечатляет, — сказал Антоний.

Эрос покраснел и засуетился вокруг: положил принесенную для Антония чистую одежду, поспешил за теплой водой. Когда Антоний одевался, я присмотрелась к его ране — стало только хуже.

— Надо обязательно показать твою руку Олимпию, — заявила я.

Конечно, Олимпий недолюбливает его, но пусть относится к Антонию как к обычному больному. Я не допущу, чтобы мой муж лишился правой руки из-за неприязни моего врача.

«Я правая рука Цезаря», — сказал однажды Антоний. Неужели теперь эта рука откажет?

Олимпий собирался увидеться со мной позже: утро он посвятил обходу, осмотру солдат и консультациям с армейскими врачами. После памятной поездки в Рим у него сохранился стойкий интерес к вопросам заживления ран.

Мы встретились в боковой комнатушке штаба, и мне сразу бросилось в глаза его воодушевление.

— Сколько тут работы! — с ходу заявил он. — Я в жизни не сталкивался с таким количеством ранений, нанесенных стрелами. Воспользовался «ложкой Диокла» — приспособлением для извлечения наконечников, — и ты знаешь, оно действует!

Чувствовалось что он в приподнятом настроении.

— Надо думать, инструмент хитроумный. Судя по названию, его изобрел грек.

Я слышала про это приспособление, но никогда не видела.

— Хочешь, я тебе покажу? — спросил он. — Сегодня после обеда…

Я покачала головой. Олимпий перестал тарахтеть и присмотрелся ко мне.

— Ну что ж, должен признать, что ты выглядишь лучше. Во всяком случае, не такая унылая. Наверное, нет нужды спрашивать, какое средство тебе помогло!

Он говорил раздраженно, словно завидовал тому, как я провела время с Антонием.

— Я чувствую себя гораздо лучше, хотя до конца еще не поправилась, — сказала я, желая задобрить его. — Но у меня возникли два вопроса. Они не связаны с моим здоровьем, но все-таки по твоей части. Надеюсь, ты сможешь помочь. Во-первых, вот этот корешок.

Я вручила ему высушенное растение и рассказала о том, какое воздействие оказывает оно на людей.

Олимпий покачал головой.

— Никогда не видел и не слышал о нем. Впрочем, возможно, это так называемое «волчье проклятие» — растение, встречающееся в холодных краях. Да, похоже. Чтобы выяснить точнее, мне нужны манускрипты из Мусейона. Ох уж эти путешествия, — он досадливо поморщился, — они все усложняют. Ну а что второе?

— Рука Антония. Она никак не заживает. Рана выглядит воспаленной.

Он подался назад, но заметить это непроизвольное движение мог лишь тот, кто знал его так хорошо, как я.

— При чем тут я, если это обычная рана? Магией я не владею, а лечить раны римляне и сами умеют.

— Рана уже старая, он упоминал о ней в письме. Я вижу, что дело становится хуже, но Антоний не обращает внимания. Пожалуйста, хотя бы взгляни на его руку.

— Простая рана есть простая рана, — упрямо повторил он. — Она либо заживает, либо нет. Полагаю, ее уже обрабатывали вином и медом?

— Я не знаю. Похоже, ее вообще не лечили.

Он фыркнул.

— Что ж, когда он применит обычные средства и они не помогут, позови меня. — Олимпий помолчал. — Рука не перевязана?

— Нет. Потому-то я ее и заметила.

— Хм. Хорошо, что она не покрыта повязкой. Но…

Он призадумался.

— Антоний тебя не укусит, — заверила я его. — И не опозорит. Прикосновение к его руке никак тебя не скомпрометирует. А вот отказ от лечения будет нарушением твоей клятвы.

Пусть это проглотит, если может!

— Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь мои чувства. Нарочно решила нас свести?

— Если ты думаешь, что это заговор с моей стороны, ты льстишь себе! — Неожиданно Олимпий стал мне неприятен, со всеми его «высокими принципами». — Ведь именно ты настоял на том, чтобы сопровождать меня. Я не просила тебя покидать Александрию! Я хочу, чтобы лучший врач, какого я знаю, вылечил руку лучшего военачальника Римской империи. Что здесь плохого?

Он ухмыльнулся.

— Хорошо, я осмотрю его. Но повторю еще раз: я не волшебник и ничего гарантировать не могу. Раны коварны, порой они сводят на нет все наши старания.

Ничуть не проще оказалось убедить Антония, твердившего одно и то же: «Ерунда, пустяки, не болит, оставь мою руку в покое». Но я настояла на своем. В конце концов в тускнеющем свете сумерек он позволил Олимпию осмотреть свою рану. Несколько минут тянулось молчание, и первым его нарушил Антоний, так и не дождавшись от неразговорчивого врача ни слова.

— Итак, я наконец увидел знаменитого Олимпия.

В ответ Олимпий буркнул что-то невразумительное, демонстрируя явное нежелание общаться, и мне захотелось дать ему хорошего пинка. Его отстраненность граничила с грубостью: порой это забавляло, но не сейчас. Антоний не заслуживал столь пренебрежительного обращения, он не какой-нибудь возница или разносчик.

— Говорят, ты настолько искусен, что почти воскрешаешь мертвых, — продолжил Антоний, но на сей раз Олимпий вообще не откликнулся. Он молча рассматривал руку. — Да и как не поверить в это, если ты вырвал из лап смерти мою царицу и ее детей, когда, казалось, они были уже обречены.

Кажется, это подействовало: Олимпий поднял глаза, и прежнее кислое выражение его лица изменилось. Он слегка кивнул.

— Рана давняя?

— Получена в последней стычке с парфянами, как раз перед переходом границы Армении… Тому назад дней двадцать или больше. Я ее не сразу заметил.

— Да, процесс поначалу развивается скрытно, — сказал Олимпий, ткнув пальцем. — Здесь болит?

Антоний попытался рассмеяться, но смех получился вымученный.

— О, самую малость — как при умеренной пытке.

Он слегка подскочил.

— Ага, горячо, — пробормотал Олимпий, проведя пальцем вдоль раны.

— И? — спросил Антоний.