Зеленый подъезд - Татьяна Веденская Страница 11

– Невозможно! Немыслимо! – совершенно искренне, без подхалимажа выкрикнула я, когда это увидела. На следующий день мы сыграли спектакль, от которого зал просто обезумел. И ни матерщина, ни голые задницы никого не смущали. Даже, возможно, радовали. Я играла роль ветерка.

– Давай, давай! Как там тебя? Алиска! Маши!

– Пора? – с замиранием сердца спрашивала я и начинала из-за кулисы размахивать здоровенным куском картона.

– Стихай! – жестами (неприличными по большей части) показывал мне режиссер. Я начинала махать медленно. Со сцены меня не было видно совершенно. Только в импровизированном окне, нарисованном на ватмане и подсвеченном лампочкой софита, от моих усилий очень красиво колыхалась занавеска. Причем именно тогда, когда к окну подходил кто-то из главных ролей.

Вообще спектакли у нас случались нечасто. Примерно два раза в месяц. Остальное время мы их готовили. В отличие от сухих и безжизненных театров моего детства, где актеры играли «Репку», раздумывая о зарплате и буферах практиканток, в нашем театре ни один спектакль не был похож на другой. Даже на самих себя. Каждый раз – словно премьера. И при этом мы имели счастье быть тем, что называется модой. В Москве десятки полупрофессиональных студий и сотни доморощенных трупп пытаются донести до мира свое видение не пойми чего. А вот наш вельветовый гений прочно и уже довольно давно находился на волне успеха и популярности. Про наше заведение регулярно писали в газетах. К нам приезжали дяденьки с телевидения, тетеньки из журналов. Я уже была вполне готова рассмотреть вариант того, что именно режиссер – ОН в моей жизни, но оказалось, что у него есть красивая и очень цепкая жена и именно в ее наманикюренных ручках сконцентрировались нити профессионального успеха нашего непрофессионального театра. Я решила не влюбляться, дабы не оказаться крайней в деле гибели дела жизни Режа. Театр, мое право являться туда ежедневно, право махать картонкой в Шекспире, бить в медные тарелки аж четыре раза в третьем акте «Шагов Командора» и дудеть в Кафке – стало для меня всем. Как же я была там счастлива! Меня учили танцевать, владеть телом. Учили чувствовать скрытые ритмы спектакля, распоряжаться пространством сцены. А кроме того, поскольку весьма часто репетиции заканчивались все-таки после закрытия метро, у меня появились чудесные ночи в театре. Ночи среди пыльных портьер, кофров с костюмами и папье-маше, чтение Булгакова при свечах, бесконечные чашки кофе с сигаретами. Деньги в этом мире не значили ровным счетом ничего, поэтому я уволилась из своего магазина и принялась днем помогать в театре. Мне платили малюсенькую зарплату, давали проездной и бесплатно кормили бутербродами.

«Это счастье», – каждый божий день говорила себе я.

– Это безобразие. На что это похоже? Ты наверняка врешь, что ходишь в театр!

– Почему?

– Потому что ты ни на один из спектаклей не пригласила нас с отцом. Ты просто шляешься или у мужиков ночуешь. Смотри, доиграешься!

– До чего?

– До того, – краснела мать. Вполне очевидно, что она имела в виду, но я так далеко была от ее мыслеформ, что отмахивалась.

Мне дали роль привидения в новом сюрреалистическом спектакле «Старый замок» по кому-то из непризнанных гениев, умерших в страшной нищете. Я появлялась в полупрозрачном балахоне практически в каждом акте, а под занавес даже участвовала в диких плясках ведьм и привидений. Ну и что, что призраков около десяти. Все равно это куда круче, чем дудеть и махать картонкой. Но разве могла это понять моя мать? Или мой отец? Или мой самовлюбленный братец-садист, что вообще невозможно по определению? И что, они бы хотели, чтобы я их туда пригласила?

– Да я никогда вас туда не позову. Не хватало мне, чтобы вы меня опозорили.

– Ах ты дрянь! Это кто кого позорит! Шалава! – Под эту какофонию я по-тихому выскальзывала из дома и старалась любой ценой так задержаться на репетициях, чтобы домой ехать было совсем незачем.

Странно, что мы с ним снова столкнулись только через полгода после первой встречи. Именно снова. Я его не узнала, да и не могла узнать, так как в тот раз он был скрыт тенью темного коридора. Но его голос я все же узнала.

– Алло, девушка, куда бежите? Опять за билетами?

Я обернулась на его смешливый басок.

– Вы кто?

– А вы кто? Очень приятно поговорить с вежливыми девчонками.

– Вы показали мне дорогу в дежурку! – вспомнила я.

– Ага, но похоже, что вы решили перебиться без билета. Так что вы теперь тут делаете? – улыбался он.

– Я? Привидение играю. А вы?

– А я рисую башни нашего триллерообразного замка. Так что мы с вами в некотором роде коллеги.

– Вы рисуете декорации к «Старому замку»? – поразилась я.

– А что вас так удивляет?

– Ну, вы слишком... – я решила от греха подальше заткнуться, чтобы не наболтать ерунды, уже готовой сорваться с языка. Я хотела сказать, что для художника он слишком обычный. Среднего роста, коренастый, с некоторым количеством мышц на руках. Джинсы, ботинки, байковая рубашка в клетку. Ничем не напоминает богемного театрального художника.

– А, нет пятен краски и идиотического взгляда!

– Что-то вроде того, – опустила я глаза.

– А вы мне нравитесь. Определенно. Хотите кофе?

– Если только с сигаретой, – ответила я. Кофе без сигареты для меня было примерно как ежик без иголок. То есть нереально.

– Нет проблем. И почему вы, девчонки, курите, как паровозики?

– Это не ваше дело. Идемте! – скомандовала я.

– Ого! – порадовался он. – Слушаюсь!

– Не смешно. – Я доскакала до буфета. Он купил мне сигарет и кофе.

– А вы не курите? – удивилась я. После дурного примера режиссера не курить у нас считалось чуть ли не дурным тоном.

– Нет. Я и так нахожу чем травиться.

– В смысле? – не поняла я.

– Ну, краски очень токсичны. Мне хватает запахов растворителя и ацетона. Да и в машине тоже масса ароматов. Выхлопные газы, бензин, тосол. Мечта токсикомана.

– Да уж, – я с уважением на него посмотрела. На самом деле, передо мной впервые в жизни сидел человек, державшийся так естественно и уверенно за рулем. И сам решающий, курить ему или не курить.

– Послушайте, милая девушка. Как вас зовут?

– Алиса.

– Чудесное имя. А меня Артем. Будем знакомы. Пока спектакль не выйдет, я часто у вас тут буду. Многое придется переделывать. С нашим гением всегда так. До последнего не понимает, чего же хочет. А я – страдай.

– Тяжело, – кивнула я, впрочем, без особенного сочувствия.

Мы посидели еще. Был день, до занятий еще оставалась пара часов. Дело было вечером, делать было нечего. В смысле, мы сидели и неторопливо поглощали симбиоз хлеба и докторской колбасы и болтали. Как получилось, что я легко и приятно провела несколько часов с совершенно чужим человеком, я сама не поняла и не заметила. Оказалось, что он прекрасно умеет слушать. Обычно эту почетную функцию оставляли мне, но он словно провоцировал меня болтать, болтать и болтать.