Жизнь на общем языке - Татьяна Алюшина Страница 11

Прекрасно зная, прямо скажем, своеобразный характер своего сына, Анастасия Игоревна не сомневалась, что тот сразу же заметил ее взбудораженность и понял, что у мамы произошло какое-то неординарное и приятное событие, но ни за что вот так с ходу не спросит, предоставив ей самой рассказать, и поинтересуется только в том случае, если она совсем уж откровенно промолчит, ничего не пояснив.

–Я встретила Софью Михайловну!– сев напротив него за стол и радостно улыбаясь, сообщила она.

–Здорово,– оценил действительно хорошую новость Матвей.– И как она?

–Главное– жива, здорова и вполне бодра. А об остальном мы с ней завтра спокойно и подробно поговорим. Она пригласила меня в гости,– вывалила все новости разом Анастасия Игоревна.

–Отлично,– дал свою оценку Матвей.– И то, что жива, бодра и здорова, и то, что ты пойдешь в гости.

Нормально поговорить матери с сыном больше не удалось: вкухню примчалась двухлетняя Лялька, обожавшая своего дядьку, и тут же полезла к нему на колени, а следом за ней подтянулась и сестрица, мать этого неугомонного чуда. И ужин превратился в сплошной бенефис одной девочки, умудрившейся говорить без перерыва, таскать из тарелки любимого дядюшки спиральки макарон, смешно засовывать всей ладошкой их себе в рот и жевать, продолжая что-то рассказывать.

И, только лежа в кровати, перед тем как заснуть, Матвей вдруг так ярко и четко, словно это было только вчера, вспомнил маленькую девочку Клаву, внучку Софьи Михайловны, симпатичный сгусток неукротимой энергии, и так ему вдруг хорошо на душе стало и сделалось тепло в груди, что, проваливаясь в сон, он все продолжал улыбаться.

Матвей очень хорошо помнил эту девчушку и как они встретились в первый раз. Софья Михайловна попросила его помочь с внучкой, но, честно говоря, еще очень большой вопрос: кто кому больше помогал в этой ситуации. Понятно, что Софья Михайловна– им с мамой, да и всей их семье в целом, так что Матвею было совсем не трудно сделать для нее такую малость. Имея младшую сестрицу двух годов, он представлял процесс сопровождения маленькой девочки от школы до дома как некое простое и однообразное действие, не интересное, но и не обременительное. Но, получив инструкции от Софьи Михайловны, расписавшей ему все «страшилки и пугалки», которых она опасается, и объяснившей, почему именно девочке требуется эскорт крепкого парня, несколько пересмотрел свои представления об ответственном поручении. А когда она знакомила его с Клавой в своем кабинете, то стало очевидно, что все его мысли, рассуждения и представления о предстоящей «работе» оказались совершенно неуместными.

Клавдия его просто покорила: невероятно живая, шустрая девчушка, вокруг головы которой, словно нимб, светились выбившиеся из косичек непокорные мелкие белесые кучеряшки. Она смотрела на Матвея распахнутыми голубыми глазищами, обрамленными удивительными для блондинки черными и длинными ресницами, настороженным и немного озорным взглядом.

И Матвею, рассматривавшему ее в ответ, отчего-то вдруг стало так легко и весело, что захотелось смеяться. Она оказалась неугомонной, любознательной, замечательной девчонкой, которая практически всю дорогу припрыгивала и подскакивала рядом с ним, и он не сомневался ни на минуту, что обязательно начала бы мотаться вокруг, то и дело убегая вперед и возвращаясь назад, если бы он отпустил ее ручонку.

Но он не отпускал, а она не сопротивлялась и не возражала.

Клавочка вообще оказалась необыкновенной девочкой. Ну, для него необыкновенной. Матвею, привыкшему к тому, что люди, как правило, недоумевают, отчего он постоянно молчит и не спешит вступать в пустые разговоры и никчемную болтовню, удивительно спокойно и легко молчалось, погружаясь в размышления, рядом с девочкой Клавой.

Он чувствовал, что малышку нисколько не тяготит его малая разговорчивость и погруженность в свои мысли. Она могла просто припрыгивать рядышком и что-то напевать, поговорить с кошкой, оказавшейся рядом, шугануть голубей, пошлепать по луже, создавая кучу брызг, приняться рассказывать ему что-то из «важных» происшествий своей жизни, не требуя, чтобы он как-то реагировал, отвечал и вступал с ней в диалог.

А еще она настолько живо реагировала, когда он рассказывал ей какие-нибудь научные факты или делился тем, о чем думает и размышляет! Личико Клавы вытягивалось от оторопи, глаза расширялись, и она смотрела на него восторженно-пораженно, и Матвею становилось весело и всякий раз делалось почему-то тепло в груди.

Так и заснул он в тот вечер, вспоминая, какой замечательной, веселой и обаятельной была девочка Клава.

Утром, понятное дело, Ладожскому было не до воспоминаний о далеких маленьких девочках из его детства: закрутились-завертелись дела, как важные и срочные, так и необходимые, обыденные, рутинные. А вот вечером, когда он ехал забирать маму с вечеринки у Софьи Михайловны, вдруг снова вспомнились буйные, непокорные мелкие кудряшки, голубые глазюшки и замечательный звонкий смех девчушки Клавдии.

Все-таки Клавдия немного устала. Слава богу, не так, как доводила себя порой, серьезно перерабатывая за день,– не до тягучей, заполонившей все тело усталости, когда руки, спина и шея наливаются свинцом, а в позвоночник от многочасового напряженного сидения словно забили штырь железный, вызывающий болезненные ощущения при любом движении. Нет, не так, но все-таки ощутимо.

По-хорошему, сегодня надо было вообще ничего не делать, а серьезно и честно отдыхать: поваляться в кровати и на диване, посмотреть какой-нибудь фильмец, поесть вкусняшек, да просто ничего не делать, кроме йоги. Но получилось, что получилось, и к накопившейся за неделю усталости прибавилась еще и сегодняшняя.

Лифт у них в доме был хоть и старенький, но шустрый, и Клавдия, привычно задавая себе непродуктивный вопрос, что она вечно таскает такое и зачем напихивает, скинув наконец тяжелый рюкзак, не успела толком сделать и пары махательных движений, расправляя напряженную и постанывающую спину, как, дернувшись, лифт остановился на ее этаже.

Ладно, фиг с ними, с движениями, выспится и сделает утром свой обычный короткий комплекс йоги, растянется получше и подольше, для чего встанет пораньше…

«Так, стоп!»– остановила себя Клава на этом моменте. Поосторожней с заявлениями-намерениями! «Встанет пораньше», нет уж, это к каким-нибудь другим девочкам, из разряда певучих утренних пташек, а она лучше ляжет в это самое «пораньше» И, ободренная этой правильной мыслью, закинув на плечо лямку еще больше потяжелевшего от ее усталости рюкзака, она вышла из лифта.

И остановилась, обнаружив слегка приоткрытую дверь в родные пенаты, из-за которой доносился непонятный гвалт на разные голоса и громкий, возмущенный и одновременно радостный (видимо, оттого, что представился случай свободно и во весь голос выражать свое отношение к действительности) лай Роберта Ромуальдовича.

Распахнув дверь и окинув взором открывшуюся картину, Клавдия оценила сложившуюся ситуацию и, форсировав голос, чтобы перекричать весь этот балаган, отдала команду:

–Бобчик, цыц!!!