Несладкая жизнь - Маша Царева Страница 11

– Мне так неловко, – Настя со стыдом почувствовала, как холодноватая струйка нервного пота юрким земноводным заползла за воротник.

– Подруга, не переживай, – Давид покровительственно обнял ее за плечи. – Пойдем вниз, там комнаты отдыха, бассейн, бильярд. Выпьешь еще шампанского?

– Мы вроде бы собирались на вечеринку, – не вовремя вспомнила она.

– Это и есть вечеринка, милая, – усмехнулся Давид. – Самая лучшая вечеринка в твоей жизни.

– Только не говори: «Я тебя предупреждал!» – поморщился Давид.

– Я тебя предупреждал, – тотчас же выдал Артем. – Никогда не знакомься на улице. В лучшем случае нарвешься на какого-нибудь фрика, в худшем – подцепишь грибок кожи или гонорею. Я разве не рассказывал тебе о Люське из Ленинской библиотеки?

– Раз сто пятьдесят, – скривился Давид. – Она назвалась аспиранткой философского факультета МГУ, после двух бутылок шампанского продала тебе девственность за полторы тысячи долларов, а потом ты три месяца лечился у венеролога.

– Вот-вот. Но таких, как эта Настя, еще следует поискать, – рассмеялся Артем. – Я же сразу заметил, что она не в себе. Поздороваться с восковой фигурой – это надо же!

Они посмотрели на Настю, с ошарашенным лицом рассматривающую коллекционные хрустальные бокалы, которые отец Давида приобрел за четыре тысячи евро в Венеции. Хрустальная мозаика переливалась, как сокровища Али-Бабы, щекотные солнечные зайчики хохотали на ее веснушчатом лице.

– Вот бы мою маму сюда, – вполголоса бормотала странная девушка, – она бы все это зарисовала… Она бы была поражена!

– Зато симпатичная, – вздохнув, сказал Давид Артему. – Ну что, угостим девушку таблеткой? А то она какая-то тормозная, не понимает, что от нее требуется.

– У меня есть эфедрин, – порылся в кармане Артем.

– Боюсь, эфедрин с такой русалкой не прокатит, – покачал головой Давид. – Вообще-то принесли мне тут одну штуку… Может, подлить ей в шампанское? Говорят, башню сносит капитально.

– А что за «штука»? – насторожился Артем. – А то мне тут рассказывали, как один тип подмешал своей девчонке афродизиак, а она возьми и откинь тапки. Парень до сих пор сидит, так ничего и не смог доказать.

– Не беспокойся, я у проверенного человека брал. Я и себе налью. Гулять так гулять.

– А какой эффект-то будет?

– Тормоза сломаются, – расхохотался Давид. – А ты же знаешь, как я люблю жить без тормозов!

Алкогольно-фармакологический фейерверк его оргазма всегда оставлял после себя тухлое болото вялой апатии. Развалившись в мягком кожаном кресле, Давид переключал телевизор с одного канала (там бойко трясла растиражированными глянцем ягодицами Шакира) на другой (где в ритме r’n’b надувала аппетитные губки Рианна). Горничная Марина поставила перед ним поднос с лососем на пару. Голода он не чувствовал, хотя не ел, кажется, уже целые сутки.

Ну и ночка.

Рядом, завернувшись в норковый плед, дремал Артем. Его глаза закрывали смазанные расслабляющей маской ватные кружочки. Время от времени он вздрагивал всем телом, словно от удара невидимой плети, и начинал бормотать что-то бессвязное. Это раздражало.

Наконец Давид не выдержал и толкнул его локтем в бок.

– Что случилось? – подскочил Артем.

Выглядел давно неважно – под глазами залегли тени, черты лица заострились, побелели и высохли губы.

– Нехорошо мне, – после паузы признался Давид. – По-моему, мы вчера переборщили.

– С шампанским? Да, у меня из-за этой чертовой шипучки всегда болит голова. Ну почему бабы так любят шампанское?

– С девочкой, – без улыбки ответил Давид. – Мы переборщили с девочкой… А если она сейчас пишет заявление в милиции? Отец, конечно, меня отмажет, но… Меня брали с травой в прошлом месяце. Еще одна выходка может стоить мне сокращения бюджета.

– У тебя есть клуб…

– Клуб уже третий месяц в минусе, и ты об этом знаешь!.. Нет, я просто чувствую: что-то не так. Ты меня знаешь, у меня гипертрофированно развита интуиция.

– Да брось ты. – Артем широко зевнул, явив миру незалеченный кариес. – Никуда она не пойдет. Еще и рада будет, когда очнется. Я сунул ей в карман сто баксов.

– Ее хоть домой отвезли? Вроде ты вчера договаривался с шофером…

– Домой? Много чести! Ее почти не срубило, наверное, привычная. Она держалась очень бодренько, когда уходила. Правда, все время смеялась. Я велел высадить ее на Тверском бульваре. Там же, где мы ее и подобрали.

– Только не это, – простонал Давид. – Надо было убедиться, что она не в претензии… Если что, денег больше дать. У нас даже ее телефона нет. Черт его знает, что на меня вчера нашло… Нет, ты прав, больше никаких телок с улицы…

– Прекрати грузиться, – хлопнул его по плечу Артем. – Никуда она не пойдет. Она носит в сумочке кружевные трусы. Да на ней пробу ставить негде.

– Сомневаюсь. Мне кажется, мы еще об этой девчонке услышим.

В голове шумело море. К ресницам кто-то привязал пудовые гири – веки дрожали, но приоткрыться не могли. В глазах мела раскаленные пески колючая неприветливая пустыня. Язык пересох, похмельно дрожали пальцы.

Невероятным усилием воли она подняла руку и коснулась ладонью спутанных волос, горячего лба. Кажется, у нее температура, жар. Где она, что с ней произошло?

Ее сознание было похоже на разбитое зеркало. Вот мелькнул в одном из зеркальных кусочков знакомый образ – мама, снова пьяная, что-то себе под нос напевает. За последние несколько лет она постарела, голос звучал надтреснуто, как ненастроенный рояль. Она дома? Сама не заметила, как вернулась домой?.. Но почему тогда непослушные пальцы не чувствуют привычную колкость пропахшего печным дымом пледа?.. Еще один образ – она, Настя, танцует, веселая. Ее волосы разметались по спине, платье сползло с плеч, но спонтанная нагота воспринимается на ура, как уместный анекдот. Стоптанные мокасины заброшены в угол, босиком танцевать удобнее. Рядом с ней – красивое смуглое лицо молодого человека, он улыбается, обнимает Настю, стягивает с нее трусы… А потом – опять пустота… Кажется, там был еще один мужчина. Угрюмый блондин. Он тоже обнимал Настю, но как-то нехотя, лениво. У него были холодные руки… Она вспомнила потолок – высокий, не меньше четырех метров. Она лежала, раскинувшись, на огромной круглой кровати и рассматривала искаженное блаженной гримасой чужое мужское лицо. Оргазм был ему не к лицу, кажется, решила она тогда.

А сейчас, находясь в колком, темном и душном небытии, Настя Прялкина с ужасом подумала: неужели она напилась и пустилась во все тяжкие, неужели сократила дистанцию до нуля между собою и двумя (или их было больше?!) мужиками, имена и лица которых начисто стерлись из ее памяти?! Но… Почему она так поступила? Неужели Москва настолько вскружила ей голову – за какие-то жалкие сутки?

Вместе с памятью возвращались к ней и физические силы. Вскинув голову, распахнув глаза и болезненно сощурившись на солнечный свет, она с изумлением обнаружила, что сидит на бульварной скамье, а по-утреннему свежие прохожие брезгливо косятся на ее кое-как застегнутое смятое платье, взлохмаченные волосы в колтунах и неряшливый синяк на коленке.

Конец ознакомительного фрагмента